Очищение
Шрифт:
— Ух, — повторил Женька. Романов отвесил ему подзатыльник. Но Женька только посмотрел с восхищением… А на художника Романов ничуть не обиделся. Он видел, что тот волнуется и что тот совсем молодой. Потому и кричит…
Снаружи неохотно, еле-еле начало светать. Перед Думой шли какие-то дела, не имевшие отношения ни к Романову непосредственно, ни к возвращению Муромцева — группы людей разговаривали, кто-то куда-то торопился, кто-то кому-то что-то доказывал… Подъехало такси городской службы. В городе осталось не очень много людей, три четверти населения выселилось во временный город-лагерь и по окрестным деревушкам и поселкам. Но все-таки люди были, во Владивостоке оставалось управление, и на этих
— Рад тебя видеть, — искренне сказал Романов, пожимая предплечье бывшего сослуживца, а ныне — одного из самых надежных «витязей», командиров-поисковиков. — Сколько человек привез?
Муромцев выглядел усталым. Очень. Под глазами лежали черные круги. Ответив таким же пожатием — этот жест все больше и больше входил в моду, — он покачал головой:
— Я никого не вывез. Так… сотни две. Разместили в бывшей пятой школе. Тебе доложат потом…
— То есть как сотни две? — Романов чуть отстранился. — Я рассчитывал, что не меньше пятнадцати тысяч… или больше… Не поехали, что ли? Там достаточно крепкая власть? Ты установил контакты? — Романов понимал, что слишком быстро сыплет вопросами, но ему надо, необходимо было знать все, сейчас и сразу.
— Да нет, — Муромцев опять помотал головой. — Там… там просто некого вывозить. Китайцы еще с месяц назад почти всех перерезали по этому берегу Амура до самого Благовещенска. Местные китайцы. «Наши»… — Муромцев тихо выругался.
Романов буквально обомлел. Ощутил, как холодный комок сам собой возник в желудке и начал расти.
— Черт! — вырвалось у него. Он постарался заставить себя успокоиться. — Они на этом берегу?! Наступают?!
— Да не волнуйся ты так, командир… — Муромцев вздохнул, в третий раз качнул головой, и Романов понял неожиданно, что это не жест отрицания — Муромцев выгоняет какие-то мысли. — Никого там больше нет. Китайцев тоже.
— Что это значит-то все? — допытывался Романов… хотя вовсе не желал слышать ответ.
— Амур кипит, — пояснил коротко Муромцев.
— Что ты имеешь в виду? — Голос сел. Муромцев посмотрел спокойными, наполнившимися прозрачным ужасом воспоминания глазами — у Романова волосы шевельнулись на голове под этим взглядом:
— Я точно выразился. Амур кипит. От дельты и дальше вверх. Весь. Как минимум до Хабаровска — дальше мы не прошли… и на левобережье не сунешься тоже. Вся долина реки в пару. Живых там нет ни с нашей, ни с их стороны километров на десять вглубь. И трясет сильно. Очень сильно. И постоянно. На ногах стоять невозможно. Это здесь не ощущается почему-то. Не знаю почему. А там рельеф поменялся. Даже местные не узнают. Я спрашивал, кого подобрали — как будто другая страна вокруг, говорят.
— Отдохните, — сказал Романов. — Вы все сделали, что могли, все правильно сделали… Распусти людей и сам ступай отдыхать. Игорь, слышишь, что я говорю?
— А? — Муромцев вздрогнул, словно просыпаясь. — Коль… как такое возможно?
— Может быть, это и к лучшему, — жестко сказал Романов. — Амур сейчас со всеми тектоническими фокусами — как барьер от Китая… А как возможно? Поезжай к нашим умным головам, спроси у них. Только потом. Когда отдохнешь. Твои ребятишки уже обнылись — где папа?
Муромцев устало улыбнулся, отсалютовал.
— Да… я и правда пойду, отдохну часов шесть, если позволишь…
Мимо них потерянно прошел от машин конвоя пожилой мужчина с диким взглядом, не выпускавший из рук красного флага на обломке древка. Потыкался от одной кучки людей к другой, снова прошел мимо… Остатки пиджака развевались на ходу, как живописные нищенские лохмотья.
— А это кто? — насторожился
— А, это… — Муромцев махнул рукой. — Это ты просто сейчас не поверишь. Первый секретарь крайкома КПРФ. Когда китайцы шум подняли, он решил, что это, типа, как интернациональная помощь пошла. Долой буржуев, мировая революция, русский с китайцем братья навек… Ну и вывел им навстречу ребятишек из какой-то уцелевшей после бомбежки хабаровской школы. С цветами и прочее. Его не тронули. А их в подвал школьный отвели, заперли и через окно воду из водонапорной башни туда пустили. Тут он и тронулся. Тихо и плавно — ту-тууу… Я и не знал, что он с нами. Он там все бегал, лозунги кричал, я думал, там и остался… гляди-ка, тихий стал… Ладно. Поедем мы.
Он отсалютовал. Романов кивнул и долго смотрел вслед Муромцеву, потом обернулся на Женьку. Тот стоял все это время рядом и теперь, увидев, что Романов на него смотрит, мучительно задергал губами.
— Я не знаю, Жень, — покачал головой Романов. — Ты про Амур и про землетрясения? — Женька закивал. — Я не знаю, как такое может быть. Правда.
На совещание в полдень Лютовой пришел позже всех. Романов исподволь следил за старым профессором, пытаясь уловить в тоне, в поведении, во взгляде хотя бы нотку злорадства. Над идеей Лютового с «переселением» почти все смеялись, а некоторых она откровенно бесила — вплоть до того, что они на каждом подобном совещании атаковали профессора: что, время и средства девать некуда?! Да и сам Романов часто задумывался о целесообразности расселения… и вот теперь — здравствуйте.
Но Лютовой, казалось, совершенно не помнил о шуточках и нападках. Он был обычный — огромный, седой, аккуратный, непробиваемо-ироничный в своем немногословии. Хегай Ли Дэ начал делать последний доклад о теплицах. Романов сидел, слушал и думал, что кореец выглядит плохо — стал словно бы меньше ростом, кожа на лице висела слоистыми серыми мешками. Но ни в словах его, ни в живости поведения это никак не сказывалось.
Вдоль стола пришла Романову записка от старшего врача — так официально была названа должность главного врача нового государства — Иртеньева. Он сидел на противоположном конце стола — Романов даже не заметил, когда этот высокий, изящный, с нахальными усиками моложавый флотский офицер ее набросал. Развернув записку, Романов пробежал по строчкам и с трудом удержал эмоции, буквально заставив себя сидеть спокойно.
«У Хегая была лучевка. Легкая, схватил в своем колхозе, когда скотину в укрытия перегоняли. Но у него предрасположенность от природы. Сейчас у него лейкемия. Он не знает, но подозревает. Потом поговорим».
Романов кашлянул и, когда Иртеньев обернулся, кивнул легонько. Руки вздрагивали, он свернул записку и убрал в карман куртки. Неужели умрет? Романов не мог понять, разделить свои чувства — жалость, обычная жалость к корейцу и ужас от того, что человек, на котором держится все сельское хозяйство, может умереть. Он невольно посмотрел на Хегая, который как раз заканчивал говорить, поймал его взгляд. Желтоватые глаза Хегая были спокойными и чуть ироничными. Кореец чуть прищурился, чуть шевельнул уголком тонких губ и отвел взгляд, продолжая что-то объяснять.
Все он знает, понял Романов отчетливо. Все…
В коротком перерыве принесли чай — настоящий, от которого Романов уже успел поотвыкнуть. В сущности, совещание не прекращалось — просто сейчас возникло несколько деловых разговоров одновременно. А после перерыва собирались говорить о первом варианте «Русской Правды» для официального утверждения и печати. Взяв стакан, Романов двинулся к Хегаю, который сидел у стола и спокойно перебирал бумаги. Иртеньев сделал большие глаза, помедлил, но подошел тоже.