Очищение
Шрифт:
— Можете быть свободны, — сказал он. Охранявший людей дружинник пристукнул прикладом, отступил в сторону, расслабившись.
Все пятеро запереглядывались. Повариха сразу вскочила и бросилась прочь. Шофер поднялся, пояснил, пряча глаза:
— Дочери… они в шкафу спрятаны… Им там страшно…
— Иди тоже, — безразлично сказал Романов.
Шофер вздохнул, пожал плечами. Умоляюще повторил, не поднимая глаз, — уже о другом, это было понятно, хотя он и не договорил:
— Дочери…
— Иди, — поморщился Романов. Мужчина ушел, тяжело шаркая ногами.
— Мне идти
— Едва ли возможно, — сказал Романов. И спросил тихо: — Как вы могли? Вы же врач.
— Деньги…
— Я не об этом. Мне плевать, что и почему вы делали до войны. Сейчас… Вы же могли, например, всю эту шайку отравить! Просто отравить!
— Я про это думал, — сказал врач, и Романов ему поверил. — Я просто не знал, что потом делать. Совершенно не знал, что делать потом вообще… Если нельзя в Подмосковье — может быть, возьмете меня с собой? Все равно куда. У меня не было большой практики, но… я правда хороший врач.
— Идите во двор, там до вечера будет полно работы, — ответил Романов. Врач кивнул, пояснил:
— Я только в аптеку зайду. Тут хорошая аптека.
— Вечером, когда освободитесь, составьте список ле… — начал Романов, но врач его перебил:
— Извините, у меня есть. Подробный. Я потом представлю.
— Хорошо, хорошо… — Романов обернулся — внутрь вошел Провоторов, сопровождаемый Женькой. Романов кивнул Провоторову, они отошли к дальней лестнице.
— Всего в тридцати километрах от границ нашей зоны, — задумчиво сказал Романов. Встряхнулся, кивнул дружиннику: — Ну?
— Жена, — тот понял без объяснений, начал докладывать сжато и коротко, — такая же тварь, как и он, только он хитрый, а она тупая. Кстати, детей она не рожала, чтобы фигуру не портить, — они от суррогатных матерей. Дети. Девчонке четырнадцать лет. Мелкая сучка, как бы не хуже папаши. Потом послушаешь, что она с его благословения устраивала с людьми, а я уже наслушался… с детьми из местных, кстати, тоже. А с рабами — вообще… Обожала сама мальчишек клеймить. И снимать, как их бьют или… казнят. Их казнили. Не только взрослых, детей тоже. На площади в поселке ставили самодельную гильотину — и… — Провоторов помолчал секунду. — Мальчишка младший… с мальчишкой хуже. Он неплохой. На самом деле неплохой, все так хором говорят.
— Сколько лет? Вроде десять где-то?
— Именно десять.
— Десять… — Романов взялся рукой за подбородок, продолжал медленно: — Слишком взрослый, чтобы все забыть. И слишком маленький, чтобы полностью понять, какой сволочью был его папаша.
— Да. И я о том же. — Голос Провоторова был тихим, грустным. На самом деле грустным.
— Не забудет. Не поймет. И будет мстить.
— Да, — еле слышно, но твердо согласился Провоторов.
— Эту парочку и девчонку — вечером повесить на воротах, — распорядился Романов. — Голыми. Объявить приговор, оставить плакат. Люди, которых освободили, пусть ждут, не расходятся — накормите, помогите, кому нужно,
— Есть.
Казак отсалютовал, но не ушел. Помолчал, спросил задумчиво:
— Как считаешь, мы в ад за все это попадем?
Романов подумал, явно серьезно прикидывая шансы. Покачал головой:
— Знаешь… я вообще не верю в ад и рай. Так что не попадем, я думаю. Даже если еще при жизни начнем проситься туда. А мы начнем, лишь бы подальше с земли… Тебе чего?
Эти слова были обращены к стоящему, оказывается, на лестнице рядом Шалаеву. Мальчишка покусывал губу, глядя на взрослых. В ответ на вопрос молча пожал плечами.
— Ну раз ничего — то бегом наружу и зови сюда Сажина, — приказал Романов. — Быстрей…
Бывший капитан-морпех Сажин выслушал приказ Романова так, словно знал, зачем его позвали. Романов это видел и мысленно улыбался, отдавая последние распоряжения нарочито обстоятельно.
— Бери двадцать человек верхами, «зушку» и два крупняка с расчетами. Пойдешь брать завод… Запомни: на заводе полно рабов, в том числе дети. Не дай бандосам там прикрыться заложниками. Если все-таки не выгорит — никаких переговоров. Сам понимаешь. Но если хоть малейшая возможность — не дай. Освобожденных веди сюда. Только объясни, что к чему, а то паника… разбегаться начнут… На месте делайте снимки. Всего.
— Понимаю, — кивнул Сажин. — Все сделаем.
Он отошел к выходу. Романов огляделся, собираясь окликнуть Женьку… но тут к нему подошел Шалаев. Мгновение помялся, громко сглотнул и сказал — тихо, но непреклонно (Романов сразу понял, о ком идет речь):
— Мальчишку я убивать не дам.
Романов внимательно посмотрел на стоящего перед ним порученца. Шалаев тоже смотрел в ответ — спокойно, чуть набыченно.
— Не дашь? — уточнил Романов нейтральным тоном.
— Не дам, Николай Федорович.
— И как же ты это сделаешь?
Шалаев пожал плечами — очень по-детски, растерянно. Но ответил решительно:
— Как получится. Буду его защищать. Если полезут забирать силой — буду драться. Надо будет — буду стрелять.
— В своих? — прищурился Романов.
Шалаев опять пожал плечами, вздохнул:
— Я понимаю… я буду предателем. Но я им все равно так и так буду. А тут меня, по крайней мере, убьют, и не надо будет жить и мучиться, когда вспоминать стану.
— Поясни.
— Он на моего брата похож… на младшего, — сказала Шалаев. — Я за едой в тот день лазил, вернулся, а мамы и Ванька нет. Дверь просто открыта, а их нет. Я покричал, потом сунулся в ванную, а они там лежат. И головы у обоих проломлены. Топором. Головы… и руки… порублены сильно, когда они закрывались. Сильно-сильно. Их очень… очень плохо убили. Долго. Я так и не нашел, кто это сделал.
— Он почти наверняка убит, — сказал Романов.
Мальчишка вздохнул: