Очищение
Шрифт:
Романов бросил повод одному из троих следовавших за ним тенями порученцев, подошел к глазеющим на спешивающихся всадников мальчишкам. Всякий раз, видя таких, он думал: кем они были раньше? Но это от него не зависело и этого не вернуть… А вот кем они станут…
— Родители есть? — спросил он свысока, крутя нагайку у сапога. Мальчишки запереглядывались, один за другим мотали головами. — Жень, эти с нами обратно поедут, — сказал он Белосельскому. — Найди транспорт какой, и отправляйтесь, не ждите… — И обернулся — один из мальчишек, лет восьми, дернул
— Дядь, можно я сестру с собой возьму? Я без нее не хочу. — Мальчишка вытер слегка веснушчатый нос рукавом большущей куртки. — Она тут, рядом. Я без нее…
— Бери, — буркнул Романов и зашагал через базар.
Торговля шла бойко. Торговать тут разрешалось любыми вещами и продукцией, кроме горючего, спиртного, наркотиков, драгоценностей и золота, — главное, чтобы не было никакой перепродажи. Она, как и взимание в любом виде каких-то процентов или попытки что-то монополизировать, была запрещена — под страхом смертной казни. Часто попадались небольшие лавочки, выглядевшие солидно и как-то… как-то оптимистично. В них, как правило, торговали разной едой и одеждой-обувью-самошивом.
«Я думаю — „торговали“, но это некорректно, — сердито размышлял Романов. — Тут не торгуют, тут меняются!» Почему-то это страшно раздражало и казалось унизительным. Он не понимал сам, что его так раздражает в процессе обмена, но от этого ощущения избавиться никак не мог. Что-то надо делать с денежной системой. Найти человека, который сможет ее выстроить, отладить и запустить — но без разных-всяких инфляций и не понятных никому индексов. Надо, надо, надо… Именно за этим он и шел сюда — отдать распоряжение, важное распоряжение перед походом, чтобы не тянуло за душу…
У конторы «смотрящего рынка», Самарцева (в прошлом — лидера одной из ОПГ и крупного бизнесмена, ныне — витязя, хотя и не из Большого Круга), скучали посетители. Унылые, видно было, что пришли они сюда, как говорится, не своею волею… Романов легко взбежал на крыльцо, отсалютовал в ответ на салют двоих часовых, принявших при его появлении строевую стойку. На бегу швырнул фуражку на столик и махнул экс-банд-бизнесмену перчаткой:
— Привет.
— Во, — Самарцев удивленно оглядел Романова с ног до головы. — Ты вроде бы уехал. Мой затемно умчался.
Старший сын Самарцева уже полгода был кадетом, порученцем у Русакова, — не все среди кадетов были теперь сиротами. Парень мог бы служить у отца, но не захотел, чтобы говорили: «под крылышком»…
— Уедешь с вами, — вздохнул Романов. И в тот же момент был буквально сметен с пути — в кабинет решительно вошла одетая в невообразимые лохмотья, далеко и мощно пахнущая псиной женщина неопределенного возраста. На седых патлах (волосами это назвать было сложно) косо держалась шляпа с обвисшими полями. Лицо женщины выражало непреклонную решимость. Что интересно, Романов, собравшийся было ясно и коротко расставить все по своим местам, заметил на лице Самарцева отчетливую робость — смотрящий как-то даже слегка подсполз
— Я по делу, — сухо сказала женщина.
— Чайку? — Голос Самарцева был — кто бы мог подумать?! — заискивающим! Совершенно откровенно заискивающим!
— Некогда чаи распивать, товарищ нарком!! — возвысила голос женщина, и Романов заинтересованно сел на край стола: начало было крутым. — Иначе гибель и разорение!! Согласно вашему распоряжению корма были доставлены, но вы не можете не понимать — хватило их ненадолго! Между тем я уже переговорила с товарищем Севергиным, и он подтвердил, что моя работа имеет важнейшее перспективное значение!
— Корм будет доставлен, — быстро и убедительно (Романову показалось — сейчас он прижмет руки к груди) заявил Самарцев. — Будет. Завтра же утром, в нужном количестве, Евдокия Андреевна. Слово чести. Чайку?
— Дела! Ждут дела! — Женщина сделала широкий мощный жест. — Я полностью полагаюсь на ваше слово, товарищ нарком! Спешу откланяться!
И она, на самом деле не без величественности кивнув, удалилась, оставив после себя мощный запах собак.
— И? — с интересом спросил Романов, слезая со стола.
— Уф, — Самарцев вытер лоб — не наигранно, реально. — Это Безумная Евдокия. Ну, зовут ее и правда Евдокия Андреевна, но так как-то лучше. Больше подходит. Она за кормом для животных приходила.
— За чем? — не понял Романов, но тут вспомнил: — Стой! Погоди… это питомник, что ли, про который…
— Да, он самый и есть! — Самарцев опять вздохнул. — Николай, она натурально чокнутая. Все кругом падало, как кубики детские, а она в пустой деревне кошечек-собачек выхаживала. Когда она в первый-то раз ко мне явилась — я ее вообще «шлепнуть» хотел, не разобрался…
— Понимаю, — угрюмо буркнул Романов. Он хорошо помнил зимнюю историю, как одна такая любительница собачек кормила своих питомцев человечиной и перед повешением орала, что «они же были голодные, как вы не понимаете?!». Ее жуткую людоедскую свору Романов перестрелял лично, не поленился. Отвратительней была разве что группа сумасшедших баб, примерно в то же время объявивших о создании Комитета солдатских матерей. Впрочем, этих просто разослали на тяжелые работы по разным концам территории.
— Лучше б шлепнул, — горько вздохнул Самарцев. Но на этот раз уже не всерьез.
— Она правда ненормальная? — Романов оглянулся через плечо. — Поговорить с ней хотел… — Он покусал губу. Не хотелось распространяться о том, что на работах в питомнике — рядом с животными — зачастую «оттаивали» даже те из малолетних мучеников-беженцев, от которых прямым текстом отказались лучшие врачи-психотерапевты.
— Совершенно, — подтвердил Самарцев. — Полный неадекват; говорят, она и до войны такой была, но не так резко. Когда о животных говоришь — все в норме. В остальном восприятие мира настолько своеобразное, что… — Он не договорил и развел руками сокрушенно. — Но питомник она содержит. Севергин на самом деле просил о кормах заботиться.