Ода цепным псам
Шрифт:
Гриша много раз видел учеников городской художественной школы, кружком собравшихся возле клумбы. На пористой акварельной бумаге невзрачные цветы неожиданно приобретали робкое очарование. Когда-то он мечтал так же рисовать на природе, но жизнь сложилась иначе. Наплевала она на мечты и растерла, и остался от Гриши мокрый след на стене. Ничего больше.
Он шевельнулся. Зябко передернул плечами.
От уязвимой нежности одичалых цветов у Гриши защипало в носу. Он искал жизнь в потусторонних ощущениях от приема дозы, когда рядом увядала за забором палисадника такая чахлая, невинная красота.
Гриша непроизвольно
– Отпустило? – поинтересовался Санек.
– Да.
– Тогда пошли.
Это был типовой дом и типовой такой подъезд: в меру кошачий, с умеренным количеством рекламок, воткнутых в раззявленные почтовые ящики, и плотностью настенных посланий. Створки лифта гулко клацнули и со второй попытки сомкнулись, Санек ткнул в оплавленную черную кнопку. Кабина с грохотом поползла наверх.
– Как ты меня нашел?
– Получил эсэмэску и сразу понял, где тебя искать. В электричке-то особо не заваришься? – Санек вопросительно глянул на Гришу из-под густых бровей, как бы ожидая подтверждения.
– Да я уже завязал, честно.
– Я видел.
Лифт остановился на восьмом этаже. Дверь одной из квартир отставала от стены. Не оборачиваясь, Санек направился туда, в темноте прихожей скинул кроссовки и скрылся в комнате. Не услышав указаний, Гриша повернул следом.
Стена над разложенным диваном, почти вся уклеенная глянцевыми плакатами музыкальных групп, отражала свет из окна и потому выглядела масляной. Разворошенная постель пахла несвежим бельем. Напротив висел огромный ковер с приколотой в углу бумажной иконкой – мать повесила.
Забыв о приятеле, Санек упал на компьютерный стул и жадно уставился в монитор. Рыжий дрыщ в зеленой футболке с надписью «Amatory». На экране покачивалась статическая картинка игры. Санек напряженно клацнул по компьютерной мыши, из колонок по краям стола послышались очереди выстрелов, хрустящие механические голоса по рации и вопли подыхающих чудовищ.
Лицо Санька то искривлялось в нервной усмешке, то в болезненном волнении замирало, и палец начинал бить по кнопке почти нон-стопом.
Не спрашивая, Гриша плюхнулся на диван. Попрыгал на скрипучих пружинах, проверяя, как они проминаются. Затхлость в комнате имела почти визуальную ощутимость, но в общем-то здесь было неплохо.
– Слушай, я у тебя перекантуюсь неделю?
– Можешь в комнате отца. Он опять в больнице, раньше, чем через десять дней не вернется, так что там свободно.
– А мать? – спросил Гриша.
– А мать будет не в восторге, – озадаченно почесал лоб Санек. – Она… ну, после того случая, как тебя за шкирку выперла, меня пасет теперь. Психанула, на дачу сплавила в то же утро, мобилу отобрала, все контакты удалила. «Чтоб я больше этих твоих…» Ну, ты понял. А потом мы в Москву свалили – отцу спину снова чинить. Квартира бабкина, а бабку тетка в деревню забрала, мы теперь здесь живем. Может, пока бати дома нет, я ее уговорю, но не обещаю…
– Я ж теперь на чистоте, ну! – Гриша демонстративно развел руками. – Надоело там гнить, я новой жизни захотел. Клянусь!
«Раньше ты тоже клялся. Сколько раз?..»
«Тогда
Внутри заскребло от предчувствия близкой беды. Словно наждаком провезли.
Санек хмыкнул и сразу перевел тему на другое.
– Слушай, ты хавать вообще хочешь? Мамка с утра пельмени оставила, – он, наверное, обрадовался удачно придуманному ходу.
В желудке протяжно заурчало. Гриша вспомнил, что за последние сутки ничего не ел. Но спросил про другое, не менее насущное.
– Слушай, я пойду отолью?
Санек рассеянно махнул рукой.
– Справа, перед кухней.
Он не стал включать лампу. Измученные глаза болезненно реагировали на яркий свет. В темноте Гриша нащупал и поднял крышку. Когда тугая струя упруго ударила в унитаз, он почувствовал, как вместе с жидкостью уходит из тела застоявшаяся колючая боль, покидает мышцы, руки, ноги. А вместе с ней исчезают оставшиеся силы, уверенность, надежда.
Только в затылке по-прежнему пульсировал темный шарик, но это были ощущения иного рода, не физического.
Чувствуя себя ссохшимся трупом кузнечика – ломким и пустым, Гриша вышел на кухню. Санек уже по-братски поделил завтрак, выволок на стол пакет молока, банку растворимого кофе и хлеб. Табуреток было три – по числу членов семьи: мать, отец, Санек. Будь все дома, для Гриши бы не нашлось места. Снова не нашлось.
Подвернув под себя ногу, он сел у подоконника.
Солнечный свет золотистым ломтем падал на пол, обрезанный жестким квадратом рамы, чертил на кухонных шкафчиках длинные косые полосы. Солнцу было тесно в маленькой кухне, хотелось вырваться, переполнить ее, раздвинуть стены и ринуться прочь.
Гриша поморщился.
На зубах ощущался гладкий кофейный налет.
Что он делает здесь? Почему приехал в такую даль, из другого города? Не проще ли было завершить все там? Раз и навсегда…
«Ты спасаешься».
Санек оторвался от пельменей, спросил с преувеличенной бодростью. Долгая тишина его напрягала. Ее нужно было заполнять либо воплями виртуальных чудовищ, либо болтовней.
– Расскажи, как там наши? Как Ромыч? Молчишь, нахохлился, блин, как сыч. И нахрена, спрашивается, приехал.
Гриша поднял голову, бессмысленно взглянул на Санька. Словно очнулся от какого-то оцепенения.
– Ром… – язык шевелился вяло, не желал подчиняться. Нерастворенный кофейный порошок на дне чашки скрипел во рту. – Ром умер…
#5. Поминали-понимали
Первое время мне казалось, что после знакомства с Ромкой жизнь резко изменилась к лучшему. Стали доступны многие реальности мира, о которых другие даже не подозревали. Время бежало цветным калейдоскопом, причудливо меняя форму, замедляясь и растягиваясь тугой жвачкой. Все подчинялось крошечному прозрачному пакетику, спрятанному в укромном углу, и единственная задача стояла достать его. Но и с этим проблем не было. Ромка делал все за меня. Не удивительно, что он превратился в центр моей Вселенной, личное солнце, без которого нельзя обойтись. Я мнил себя хозяином жизни, хотя на самом деле с каждым днем только больше погружался в зловонную лужу, из которой уже не мог выбраться.