Ода дельфину

Голобоков Николай

Оно видело на своём веку варваров, кочевников, и диких, чёрной тучи племён… из-за моря…

Пережило плохие – страшные времена и эпохи.

Было и хорошее.

Дерево думало о том, что с ним будет потом. Во что он превратится, когда его срубят. Сможет ли приносить радость как сейчас, на Земле под голубым небом.

Годы шли своей чередой. Весна. Лето. Осень. Зима.

Прошли ещё века.

Пришли лесорубы.

Огромного. Могучего. Пилили. Рубили. Долго. Трудно…

Но.

Не на дрова.

*

Медленно,

раздумывая, отделяли ветки от ствола, раскладывая на разные кучи – штабеля. Потом снова пилили, рубили, стругали. Сортировали.

Спрятали потом в огромные древние штольни, давно вырубленные в скалах.

Прошли годы, снова пришли, но уже не дровосеки. Они работали в лесу, в тени.

Обработанные доски отнесли в другие штольни, совсем не такие холодные как были. Уложили их на стеллажи и снова прошли, потянулись дни, недели, месяцы, годы.

Приходили, подвешивали их и стучали колотушками. Что – то проверяя. Прослушивали звук от колотушек.

Вот они мастерские.

Снова строгают, шлифуют, мастерят уже что-то.

Огромные столы. Большие, длинные скамьи – лавки.

Грустно…Трудно смириться с такой участью…

Столько лет раздумий…

*

Такая нехитрая мебель была размещена в Божьем храме.

Годы. Годы. Годы…

… Жизнь, Смерть. Молитвы.

Песнопения

Польза. Радость.

Улыбки людей.

Изделия рук человеческих, – они смотрели и видели.

Слушали и слышали…

Люди заходили в храм растерянные, забытые, забитые. Убитые горем, заботами.

Светились…

Мерцали свечи, пели, звонили колокола.

Орган.

Звуки его, уходили в поднебесье.

Божественное звучание ангельских голосов – акапельное исполнение детского хора.

… Свет Радости.

Лица прихожан озарялись каким то Верховным светом…и, своим внутренним.

Растворялось горе, сгорало горе.

Частица земли превращалась в рай.

Уносили люди радость в свой дом. В свою семью.

Прошло ещё много дней.

Лет.

Десятилетий.

Лавки перемётные. Столы – всё пришло в негодность.

Закончилась, пошатнулась их прочность.

Пожили.

Отжили.

Отслужили.

Посмотрели.

Послужили.

Послушали.

Огонь? Камин? На дрова? Последнее, тепло, Отдать тепло людям?

Нет.

Нехитрую мебель аккуратно разобрали, сложили на стеллажи. Но уже не в тёмных штольнях. Они покоились на светлых полках, сюда заглядывало солнышко.

В огромных песочных часах – течёт время…Кому сколько отмеряно…?

Ведомо только Ему.

Мастер брал небольшие струганные дощечки, подвешивал их на тонких нитях, тихонечко ударял, как по камертону. Слушал.

Неужели он слышал то, что удалось услышать,

наполниться этими звуками им, записанное в их памяти?

Они, как и люди дышали запахом ладана, благовоний, свечей, и фимиама…

Ещё была смола-живица, которая пропитала ствол дерева. Годовые кольца – свидетели и летопись столетий. Теперь они дали свет и цвет…Текстура древесины дала глубину. Стала почти прозрачной, она преобразовалась – регенерировалась в стекловидную, скорее янтарную плоть, но не холодную стеклянную – янтарную, живую… Это же дерево,– оно живое.

Оно теперь источало запах цветов, Земли, Солнышка. Это даже больше, чем запах. Скорее воспоминания о пчелином домике – улье, аромат цветов, мёда и музыка жужжания крылышек пчёл.

А вот и дупло, где дикие, лесные пчёлы – мудрейшая галактика, собирают мёд и выводят своё потомство.

Мастер пилил, строгал маленькие тонкие дощечки. Снова изучал их звучание. Гладил ладонью, прикладывал к щеке, Смотрел как – будто сквозь них на солнце.

Закрывал глаза. Душа его улетала далеко – высоко…

Наконец сделал.

Изваял корпус инструмента. Изогнул талию, тонкую, светящуюся как берёзка весенняя.

Стройную, как стан, как стать юной, хрупкой красавицы.

Долго выверял длину, толщину, пропорцию грифа, дэки…

Натянул струны.

Прослушал, как отзываются струны – на пиццикато.

Выдержал в тёплом тёмном месте.

Грел на солнышке.

Долго настраивал. Очень долго. Тихонечко осторожно пощёлкивал по корпусу. Опускал. Поднимал над головой.

Отдаляя всё выше и выше.

Текло время в песочных часах.

Пришёл долгожданный час.

Мастер взял в руки смычёк. Натёр канифолью.

Постоял. Подумал. Осмотрелся вокруг. Перекрестил инструмент. Осенил себя крестным знамением. Положил на плечо. Наклонил голову.

Закрыл глаза.

Провёл по струнам.

Скрипка вздрогнула мелко и протяжно, как – будто её пробил, пронзил озноб. Застонала и тихо-тихо – на пианиссимо…запела, запела так, что и сам мастер оторопел.

Испуг.

Затем долгое спокойствие. Умиротворение, Слёзы…

И снова удар, мягкий, но на всю длину смычка. Протяжный, призрачный, и прозрачный, поющий.

Теперь скрипка пела и плакала. Хохотала и рыдала…

Загремел гром. Послышался топот, еле уловимый, шёпот людей, шёпот любви, губами листьев, после умывшего их грозового дождя. Тёплое, нежное дыхание ветерка, морского бриза, после рокового шторма.

Скрипка пела о любви мастера, его пальцах, которые сотворили ЭТО.

Скрипка, её душа, отдавала то, что копила столетия, в сердце Мастера, глубины Души Дерева. Воспоминания трели лесных птиц, особых, редких, диковинных, в своём пении…Они поют один раз. Один раз в конце жизни, когда улетают птенцы из гнезда. Поют и падают замертво. Они спели свою лучшую песню, это их дети.