Одаренная

Лу Мари

Андэн сжимает губы в тонкую линию.

— Думаю вам известно мое мнение об Испытаниях, Сенатор.

— Да, — отвечает Сенатор, нахмурившись. — Обсудим это в другой раз. Но если вы не отдадите приказ, который позволит нам остановить восстания, я гарантирую, что вы получите выговор от Сената и Лос-Анджелесского патруля.

Андэн делает паузу, не сводя взгляда с Сенатора.

— Вот как? Простите. Я-то думал, что Сенат и военные точно осознают важность моих слов.

Сенатор вытирает пот со лба.

— Ну, конечно же, Сенат подчиняется вам,

я всего лишь имел в виду, что…

— Помогите мне убедить других Сенаторов, что сейчас не подходящее время появляться на публике. — Андэн делает паузу и кладет руку на плечо Сенатора. — Я не хочу наживать себе врагов в Конгрессе, Сенатор. Я хочу, чтобы ваши коллеги и государственные судьи уважали мои решения, так же как это было с моим отцом. Использование силы для подавления мятежей, лишь спровоцирует новую волну гнева против государства.

— Но, сэр…

Андэн останавливается у моего вагона.

— Мы продолжим позже, — говорит он. — Я устал. — Хотя его слова звучат приглушенными за дверью, я хорошо расслышала стальную волю в них.

Сенатор что-то бормочет и склоняет голову. Когда Андэн кивает, Сенатор разворачивается и быстро уходит. Андэн смотрит ему вслед, затем открывает дверь в мой вагон. Охранники салютуют ему.

Мы киваем друг другу.

— Я пришел, чтобы выразить тебе свою благодарность, Джун. — Андэн говорит со мной с отстраненной формальностью, возможно потому что еще не отошел от прохладного разговора с Сенатором. Его поцелуй прошлой ночью сейчас кажется всего лишь воображением. Но, не смотря на это, я вижу, что он пытается сделать так, чтобы мне было удобно, поэтому я расслабляюсь, чувствуя, будто говорю со старым другом. — Прошлой ночью мы получили сведения о нападении в Ламаре. Поезд был уничтожен взрывом — поезд, на котором должен был находиться я. Я не знаю, кто несет за это ответственность и нам не удалось поймать, напавших, но мы уверены, что это были Патриоты. Сейчас наши солдаты ищут их.

— Рада быть полезной, Электор, — говорю я. Я крепко сжимаю руки на коленях, вспомнив, что на мне теплые роскошные перчатки. Должна ли я чувствовать себя в безопасности в этом вагоне в то время, как Дэй скрывается с Патриотами?

— Если вы захотите рассказать что еще, мисс Ипарис, пожалуйста, не стесняйтесь. Теперь вы снова с Республикой; вы снова одна из нас, и я даю слово, что вам нечего бояться. Когда мы прибудем в Пиерру, вас объявят невиновной. Я лично прослежу, что вас восстановили в должности, однако вас определят в другой патруль. — Андэн прикрывает рот рукой и откашливается. — Я порекомендую вас в Денверский патруль.

— Спасибо, — отвечаю я мягко. Андэн угодил прямо в ловушку Патриотов.

— Некоторые Сенаторы считают, что мы слишком добры к вам, но все согласились, что вы наша единственная надежда на обнаружение лидеров Патриотов. — Андэн подходит ближе и садится передо мной. — Я уверен, они попытаются снова нанести удар, и я хочу, чтобы вы помогли моим людям предотвратить это.

— Вы слишком добры Электор. Для меня это большая честь, — отвечаю

я, слегка склонив голову. — Если вы не возражаете, могу ли я попросить вас помиловать мою собаку?

У Андэна на губах появляется легкая улыбка.

— Вашу собаку отправят в столицу; там он будет дожидаться вашего возвращения.

На мгновение я встречаюсь взглядом с Андэном. Зрачки у него резко расширяются, а на щеках появляется румянец.

— Я понимаю, почему Сенат возмущен вашей снисходительностью, — наконец говорю я. — Но это правда, что никто не сможет защитить вас лучше меня. — Я должна остаться с ним наедине. — Но наверняка есть и другая причина, почему вы так добры ко мне. Не так ли?

Андэн смущенно отворачивается и теперь неотрывно смотрит на свой портрет. Я перевожу взгляд на солдат и двери вагона. Как будто догадавшись о моих мыслях, Андэн машет рукой в сторону солдат, затем указывает рукой в сторону камер. Солдаты уходят и спустя пару секунд на камерах зажигаются красные лампочки, означающие, что они выключены. Впервые за все время никто не наблюдает за нами. Мы действительно одни.

— Правда в том, — продолжает Андэн, — что ты очень популярна в народе. Если люди узнают, что самую одаренную девушку обвинили в измене, или понизили в ранге за нелояльность, это очень плохо отразиться на Республике. И на мне. Даже Конгресс это понимает.

Я опускаю руки на колени.

— У Сената твоего отца и у тебя совершенно разные понятия морали, — говорю я, размышляя о подслушанном разговоре между Андэном и Сенатором Камьоном. — Ну или я так думаю.

Он качает головой и горько улыбается.

— Объяснишь свои слова?

— Я не знала, что ты так плохо относишься к Испытаниям.

Андэн кивает. Он не удивлен тем, что я подслушала их разговор.

— Испытания — это устаревший способ выбора лучших в нашей стране.

Странно слышать эти слова от Электора.

— Почему же тогда Сенат так держится за них? Они вкладывают туда деньги?

Андэн пожимает плечами.

— Это долгая история. Когда Республика впервые организовала их, они...... слегка отличались от нынешних.

Я наклоняюсь вперед. Я никогда не слышала других историй о Республике, кроме тех которые специально отбирают для школы и народа, а теперь сам Электор может рассказать мне одну из них.

— В чем заключались отличия? — спрашиваю я.

— Мой отец был..... очень харизматичным человеком. — Слова Андэна звучат как-то оборонительно.

Странный ответ.

— Я уверена, что в каком-то смысле это так, — говорю я, стараясь звучать непринужденно.

Андэн кладет ногу на ногу и откидывается на спинку стула.

— Мне не нравится Республика такая, какой она стала, — говорит он, произнося каждое слово медленно и вдумчиво. — Но я не могу сказать, что не понимаю, почему все стало именно так. У моего отца были на все свои причины.

Я нахмуриваю брови. Это озадачивает. Разве я не слышала только что, как он спорил с Сенатором, отказываясь наказывать мятежников?