Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Дочанашвили Гурам

В конце концов настал день, Доменико, когда мы лежали, утолив жажду, счастливо раскинув руки и под­ставив лица дождю. Переполнилась, захлебываясь водой, широкая река, прохладная; мы кидались в нее не раз­деваясь, ныряли в горбатые волны и пили, неутолимо пили воду и стонали от блаженства, барахтались, пле­скались, смеялись и кричали, а Предводитель стоял на бугорке, запрокинув голову, насквозь мокрый, и на его счастливое лицо лил дождь. Потом мы безмятежно валялись на берегу, шумели, веселились — все веселило нас и смешило, мы хохотали от счастья, — и тут кто-то воскликнул: «Эх, как было бы здорово, не будь смер­ти!» — «Не будь смерти... Знаете, что было бы, не будь смерти?..» — услышали мы в темноте. Предводи­тель стоял перед нами, и мы повскакивали было, но он остановил нас движением руки. Откуда нам было знать — мы только и делали, что брали крепости, — и притихли, а он, помолчав, заговорил, но не к нам обращал слова, и очень странные: «Не будь смер­ти, не было бы на свете храброго и трусливого, богатого и нищего, и даже добра и зла не ведали б люди, не будь смерти. Не пришлось бы воевать, пахать и сеять, сни­мать урожай. Никто бы никого не боялся, не стало бы добрых и злых, счастливых и несчастных, ничем бы мы не были, никакими бы не были,

не отличить бы нас друг от друга, не будь смерти... Вся наша бесконечная жизнь ничего бы не стоила, была бы ничем, а раз есть смерть, то и жизнь — это жизнь! Без смерти, поверьте, даже дождь, даже сам воздух ничего бы не значил, ничего...» Так сказал и умолк. Возбужденный, он машинально перевел взгляд на нас и испуганно вздрогнул. Предводи­тель вздрогнул! Всяким доводилось его видеть — гневным и печальным, подавленным, ликующим, озабо­ченным, — но испуганным, растерянным никогда. Он был жалким, будто угас. Полуприкрыв глаза, безмолвно мо­лил: «Забудьте, ничего, ничего я вам не говорил; нет, не следовало говорить этого...» — и отвернулся, отошел в сторону. Он и вправду думал так, — я охранял его ша­тер ночью и раза два слышал, как он восклицал: «Нет, не следовало говорить!» И стражи никогда рань­ше не ставил у шатра, а в ту ночь целый отряд охранял его, до утра простояли мы с полыхавшими факелами. Был уже полдень, когда откинулся полог шатра и показался Предводитель — бледный, встрево­женный — и долго подозрительно оглядывал нас, маши­нально отряхнул с колена грязь, а взгляд — насторо­женный. Впервые увидели мы его таким опустошен­ным, потерянным, суетливым; обернулся вдруг, вы­хватив меч, но за спиной — никого; сконфузился и на­игранно беззаботно сказал одному здоровенному вои­ну, глыбоподобному: «Спой мне что-нибудь». — «Я, Предводитель?— опешил тот. — Да я не умею». — «Как умеешь. Как сумеешь, так и спой». — «Да я в жизни не пел...» — растерялся исполин, поколебался немного и, довольный, спросил: «А можно, я на своем языке?» — «Можно, можно, на каком хочешь, только пой». Тог гордо расправил плечи и все равно волновался в тот миг как пойманный зверь, потом зажмурил глаза, откинул голову назад и завопил:

Дилмун ки кугам дилмунс сикила-ам, дилмун сикилаам дилмун залаг-залага-ам...

Страшный оказался у него голос, невообразимый — из его бездонной глотки лавиной обрушивались на нас звуки, а птицы, всполошенно хлопая крыльями, взмыва­ли в небо. Он же, задрав голову, стиснув кулаки и разъяв глотку, исторгал: «Уба муш нугалам ги-ир нугала-ам ка нугала-ам урмах нугала-ааам...» — и челюсть у него по­драгивала. Нет, он не пел, он тянул однозвучным воплем слова: «Ги-ир нугала-ам урмах нуга-ла-ам...» «Хватит, хватит, — поморщился Предводитель, но тот не расслы­шал, и он шагнул к нему, тяжело похлопал по плечу и сказал удивленно умолкшему великану: — «Хорошо, хватит»,— «Почему, повелитель ? — растерялся воин. — Я тебе еще спою...» — «Нет, нет, — нахмурился Предводи­тель и остановил, подняв руку. — Достаточно того, что слышал... — и с несвойственным ему лицемерием доба­вил: — А ты славно поешь, оказывается...» — «Прав­да? — Исполин радостно прижал кулак к груди. — Первый раз попробовал... — И со страстной надеждой вопросил: — Еще желаешь?» — «О нет, нет, — покачал го­ловой Предводитель. — Хватит...» — «Тогда пойду куда-нибудь подальше, спою». — «Иди, ступай куда хочешь и не спеши возвращаться...»

Изумленно смотрели мы вслед великану, который враскачку взбирался по склону, а когда он скрылся из ви­ду, Предводитель обнажил вдруг меч, пятясь назад. Что ему померещилось, не знаю. И смутился, покраснел, по­бледнел, а ветер доносил урывками: «Ангалт кигалшее... Гештугани наангуб...» «Поет, опять запел», — улыбнулся Предводитель и ушел в свой шатер. И в эту ночь мы ох­раняли его, а вдали гремело: «Уба муш нугалам гир ну-гаалаам ка нугалам урмах нугалаам». Чего распелся ве­ликан, не знаю, но вопил днем и ночью. Когда войско снялось с места. Предводитель не повел воинов за собой, как обычно, — стал среди нас и пешим двинулся к крепо­сти. Ночью он снова расставил двадцать лучших воинов у шатра и все равно до утра не находил покоя, издыря­вил копьем весь шатер, озирая из щелок окрест­ности.

А на другой день, когда мы, предав крепость огню, приставили к стене лестницу для Предводителя, он, при­храмывая, ступил раз-другой и, пряча глаза, сказал: «Не могу, ногу ушиб... Чего ждете?!» Мы бросились к стене, забрались на нее, прикрываясь щитами, попрыгали вниз и яростно уничтожали всех подряд, рубили и кололи, ни­кого не пощадили. Захватив крепость, распаленные, оба­гренные кровью побежденных, мы выбрались из нее и стали искать Предводителя. О позор! Он укрывался за деревом. Предложили ему войти в крепость, а он спро­сил: «Всех перебили? Никого не осталось?» — «Всех, у кого было оружие, всех защитников». — «А жителей... — он судорожно сглотнул слюну, — может, остался кто в живых?..» — «Два старика, Предводитель...» — «Два, говорите? — Он задумчиво протянул руку. — Дайте-ка щит». По лестнице поднимался осторожно, со страхом, прижимаясь грудью к ступенькам, рука со щитом над го­ловой дрожала. В крепости с опаской огляделся из-за щита. «Эти вот?» — «Да, Предводитель», — и указали ему на двух стариков посреди площади; один беспечно улы­бался, сидя на земле, рядом с ним валялись мехи с во­дой; другой, со взъерошенной седой бородой, стоял гор­до, ястребом глядел вдаль. Предводитель нерешительно подошел к старикам, особенно пугал его тот, что улы­бался. Склонился к нему и даже улыбнулся вроде, но ру­ка его все равно крепко сжимала рукоятку меча. Старец был голубоглазый, весь высохший и какой-то безукориз­ненно чистый. «Уба муш нугалаам ги-ир нугалам ка ну­гала-ам», — донеслось издали. Предводитель резко обер­нулся. Старик взял мехи с водой, и Предводитель вырвал меч из ножен, а старик, хотя и оробел, спокойно пил воду, глядя на занесенный над ним меч. Предводи­тель колебался, потом лицо его налилось кровью, и он исступленно опустил меч...

Все зажмурились, отвернулись — иссохший был ста­рец и какой-то чистый, голубоглазый, это был первый человек, невинно убитый Предводителем. И не переста­вало звучать опостылевшее «Гир нугалам урмах нуга­лам...». «Заставьте его замолчать! — вскричал Предводи­тель. — Уймите его, не то...» «Урмах нугалам», — беспеч­но доносилось издали. «Слушай меня! — заговорил вдруг второй

старик, обернувшись к Предводителю. — Завтра на закате, когда тень вон того дерева дотянется до стены...» О, как он смотрел!.. «И что же? Что же тог­да?» — насмешливо прервал Предводитель. Одна бровь старика резко опустилась на глаз, вторая круто выгну­лась на лбу. «Убьют тебя». — «Что-о? Убьют! Ме­ня?» — «Убьют, — твердо повторил старик. — Потерпи не­много, и убедишься». — «Откуда ты знаешь? Откуда, спрашиваю?» — «Знаю», — старик надменно устремил взгляд в сторону. «А ты, сам ты когда умрешь, поби­рушка?» — «Сейчас. Ударишь мечом — и умру». О, чего стоило Предводителю сдержать себя, через силу опустил меч и сказал с издевкой: «Вот, убедись — ничего ты не знаешь». — «Знаю, одно знаю хорошо, — старик посмо­трел на него в упор, — завтра тебя убьют». — «Кто же убьет?» — «Человек в черном, в маске поднимется по лестнице и...» — «И убьет, да?» — «Да, убьет,—упрямо повторил старик. — У твоего же шатра прикончит». А на­ступившую тишину опять прорезало непонятное «Ги-ир нугала-ам урмах нугала-ам...». «Уймите же полоумно­го! — взвизгнул Предводитель. — Образумьте, а то... — И, очнувшись, спокойно велел: — Уведите старика... Если хоть пальцем тронет его кто — голову снесу! — Ехидно добавил, обращаясь к старику: — Что ты теперь скажешь? Умер ты, болтун?»

Ночью нам снова пришлось охранять шатер Предво­дителя, и мы слышали, как беспокойно вышагивал он до утра, как тяжко вздыхал, стенал и зло твердил: «Обду­рил, обхитрил! Нарочно сказал, чтоб уйти от меча! Надо было зарубить!» Сон морил нас, третью ночь не смыка­ли глаз, охраняя его, а он чуть свет вышел из шатра и настороженно, пытливо огляделся — лил дождь. Поднял голову, в лицо ему хлестали тяжелые струи, и неведомое счастье подавило тревогу. Одежда облепила тело, обри­совала его могучую фигуру, он блаженно улыбался... Лил дождь... Не скоро очнулся... Смахнул ладонью кап­ли с лица, и мы, ежась под дождем, обрадовались — прежним был Предводитель. «Трудно пришлось вам без меня?» — спросил он. «Да, Предводитель, трудно, — за­шумели мы. — Но все равно победили, взяли крепость!» Он помолчал, думал, вспоминал что-то, и дождь лил те­перь на его склоненную голову. «Не следовало мне уби­вать старика, да?» Что мы могли ответить... «Знайте одно, — Предводитель уверенно расправил плечи. — Все можно исправить». А я подумал: «Разве оживить того старика?..»

Предводитель вернулся в шатер спокойный, сдер­жанный, как обычно. Из шатра не доносилось больше тяжких вздохов и стенаний. Мы заглянули в щелку. Предводитель тихо, в раздумье говорил: «Я воин и не мог поступить иначе...» Потом неожиданно вышел к нам. «Ступайте отдохните до вечера, не беспокойте ме­ня, в шатер не входить, помните — должен явиться чело­век в черном, в маске, и всякого, кто сунется ко мне, сра­зит мой меч. Не подпускайте его к крепости, не давайте ступить на лестницу, убейте! Ясно?» — «Ясно! Поня­ли!» — закивали мы. «И помните, все можно исправить». В хорошем казался настроении, и я не удержался: «А старика того, Предводитель, старика разве ожи­вить?» — «Нет, его не оживить, но мой поступок можно исправить, понимаешь?» — ответил он печально. «Пони­маю, Предводитель», — и я широко улыбнулся ему, хотя ничего не понял, но все же...

Днем мы отоспались, а к вечеру вышли из крепости посмотреть на тень дерева, незаметно подползавшую к стене. Из рощи все доносилось осточертевшее «Ги-ир нугала-ам урмах нугала-ам...». Когда тень подобралась к стене, мы заметили вдали рослую фигуру в черном — с обнаженным мечом бежал он к крепости. Мы, забыв о всякой тени, стрелу за стрелой пускали в него, но он прикрывался большим щитом. Стремительно взбежал он по лестнице, и тщетно летели в него наши копья, только щит звенел глухо; он стал на стене во весь рост, я швыр­нул в него копье, он ловко увернулся и спрыгнул внутрь крепости. Воины накинулись на него, и хотя осыпали его градом ударов, однако он держался стойко, бесстрашно отбивался от нас, плашмя бил мечом по рукам, выбивая оружие. С целым войском бился и нас же щадил! Это еще больше распаляло нас. Мы яростно наседали на не­го, а он упорно прорывался к шатру, хотя каждый шаг грозил ему смертью, его отваге сам Предводитель поза­видовал бы. Мы закрыли собой вход в шатер, он взмах­нул мечом, пошатнулся и ничком повалился на влажную после дождя землю — из спины его торчала стрела. Мы были поражены — он уже казался нам неуязвимым. Тут снова донеслось «Ги-ир ну...». Все очнулись, обернулись к шатру, зашумели: «Убили его. Предводитель, вот он, валяется, не грозит тебе больше, выходи, глянь на него!» Предводитель не отзывался. Обождали и опять загалде­ли: «Убили его! Мертвый он, мертвый! Наврал тебе ста­рик!» Предводитель не отвечал. Полил дождь. «Выходи, дождь идет, дождь!» — кричали мы, но из шатра не до­носилось ни звука. И тогда нерешительно заглянули внутрь, потом вошли — в шатре было пусто. «Спрятался, спрятался! — Запрезирали мы его. — Испугался, таким огромным войском повелевал и струсил». Обыскали все углы — Предводителя нигде не было. «Бросил нас, оста­вил!» — негодовали мы, задыхаясь от злости, и тут один из воинов вскрикнул, а другой указал на убитого, рас­топырив пальцы. Все обернули к нему головы, а он опу­стился на колени, перевернул убитого на спину и сорвал маску. Ошеломленные, мы закрыли глаза руками — это был Предводитель.

— Предводитель?!

— Да. Усталое было у него лицо и умиротворенное, шел дождь, мы мокли, но не трогались с места, а на кре­постной стене глыбой возвышался воин-исполин — мокрый, возбужденный, сверху взирал он на Предво­дителя. Потом спрыгнул к нам, глубоко опеча­ленный, с жалостью всмотрелся в Предводителя и горестно проговорил: «Уба муш нугалам... ги-ир...» — «Что ты там лопочешь, говори на нашем языке, чтоб понимали!» — разозлились мы, потрясая оружием. Он не испугался, расставил ноги и грянул под лив­нем:

Когда не водились змеи, не водились скорпионы. Гиены не водились, львы не водились, Собаки не водились, волки не водились, Страха не было, ужаса не было, У рода человечьего врага не было, — Тогда горы Шубура, страна Хамазов, Край шумерийский сладкоречивый, Великая страна с великими законами, Страна Ури, имевшая все нужное, Весь мир, люд покорный На едином языке славил Энлила.

Вот что он сказал... Понравилась тебе история, Доменико?