Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Дочанашвили Гурам

«Возможно, и двести дадут», — вспомнилось ; ему, и только вытянул коня плеткой еще раз, как пришлось осадить — достиг башни, отсюда начинался спуск. Нето­ропливо спешился. Хромой был еще далеко.

На другой стороне переливалась озерная гладь. У До­менико закололо в глазу, — видно, попала соринка. Он поморгал — не помогло. Крепко зажмурил глаз. Потом прошло, и он снова обернулся, посмотрел назад. Буйная зелень почти скрыла дома. Крестьяне день-деньской стояли на земле, трудились, и пол под ногами у них то­же был земляной.

Подходивший к нему человек в дет­стве мыл ему ноги. «Ну и что...»

Гвегве, конечно, был в поле, о нем Доменико вовсе не думал... Бибо, вероятно, распекает кого-нибудь. Мать Ресы все еще в трауре и до самой смерти будет ходить в черном, таков был обычай. «Обычай, — усмехнулся До­менико. — Интересно, сколько там...»

И снова закололо в глазу; разозлился, потер яростно.

Хромой еще раз боднул воздух ухом и остановился. Медленно вскинул взгляд на Доменико, обрадовался:

— Плакал?

— Еще чего — плакать... — заносчиво бросил Домени­ко. — Попало что-то в глаз.

— А-а, — протянул Хромой и подал ему туго набитый мешочек. — На, шесть тысяч драхм.

— Сколько?

— Шесть.

С трудом выплыл из дурмана, перехватило дыханье, он судорожно глотнул воздух и осторожно переспро­сил:

— Тысяча или шесть?

— Шесть тысяч драхм.

— Откуда... как... — смешался Доменико.

— Продал Сокровенное Одеяние. Нет, — Хромой по­качал головой. — Нет, не целиком, каменья снял и про­дал.

— Все?

— Да, один оставил.

— Какой...

— Большой аметист.

— Почему?

— Почем я знаю, почему...

— На что мне столько...

— Не знаю, нужно, значит.

— В жизни не истрачу, — сказал Доменико и, зажмурясь, блаженно запустил руку в мешочек.

— Истратишь. Кто знает, может, и вовсе потеряешь. Нападут вот в пути, отнимут...

— Нет. — Доменико вздрогнул, упрямо повторил: — Нет, не нападут...

— И он так сказал — не отнимут...

— А он откуда знает?

— Не знаю, сказал, и все.

Увесистый был мешочек, но на радостях показался легким. Долго приторачивал к седлу и дергал, проверяя, прочно ли закрепил, а в спину ему грустно смотрел Хро­мой, потом, отвернувшись, равнодушно сказал:

— Если хочешь, оставь мне драхму.

— Драхму? Зачем...

— Чтобы мог вернуться.

— Зачем?

— За этой драхмой.

— Да их столько, вовек не кончатся! — Доменико по­ложил руку на мешочек.

— Ну, оставишь?

— Нет, чего я сюда вернусь...

— Вообще-то и не должен.

— Почему? — Доменико задели его слова.

— Кто унесет половину наследства, того обратно не примут.

— А если назад принесет?

— Если принесет — примут. — И упрямо повторил: — Оставь одну драхму.

— Вернуться я не вернусь, а просто так дам десять драхм, хочешь?

— Не хочу. — Хромой покачал головой. — Никогда не касался к деньгам.

— Бери, бери. — Доменико потянулся

к мешочку. — Вон их сколько!

— Не хочу. — Хромой отстранился. — Тебе они скорее пригодятся.

— Не нужно мне столько, бери...

— Сказал, не хочу, — повысил голос Хромой и неожи­данно грустно добавил: — Не были бы нужны, не поки­дал бы селения.

— Не хочешь — и не надо, — и, махнув рукой, хотел добавить еще что-то, но Хромой, не оборачиваясь к селе­нию, воздел руку и, странно вытянув палец, сказал, слов­но прислушиваясь к чему-то дальнему, так напряглось его лицо:

— Он все еще смотрит на тебя.

Доменико смутно различил что-то за окном. Опять закололо в глазу, мучила соринка, и, когда он зажмурил­ся от боли, Хромой приблизился и дал пощечину.

— С ума сошел?! — опешил Доменико и взорвался: — Спятил!

— Что делать, в жизни никого не бил, но... — Хромой смущенно опустил голову. — Так велел... Он.

Доменико схватился рукой за щеку. А в глазу все покалывало.

— Слезится глаз, болит?

— Нет, немного...

— Нагнись, удалю. Нагнись. И вымахал же ты... Еще, еще...

Доменико не удержался и припал на одно колено.

Хромой обхватил его лицо загрубелыми, заскорузлы­ми пальцами, откинул ему голову, оттянул веко и, глубо­ко вдохнув, бережно подул на широко раскрытый глаз.

— Взгляни-ка на меня.

Доменико взглянул и увидел себя в темном зрачке Хромого — тусклого, нелепо вытянутого.

— Еще беспокоит?

— Нет. — Доменико встал. — Нет, нет.

— Ступай, — сказал Хромой и снова воздел руку. — Иди, Доменико, в добрый путь.

— Сначала ты иди.

— Нет, ты. Он так велел...

Левой рукой натянул поводья и пустил коня. Конь шел осторожно, а когда спуск стал положе, хотел перей­ти в скок, но седок не позволил. Доменико обернул го­лову к селению — над чьим-то домом вился дым, озеро скрылось из виду. Хромой все стоял у башни. «Куда я еду? — мелькнуло тревожно, и тут же улыбнулся се­бе. — В Краса-город». Ударил коня пятками, с коня и этого хватило — понесся вскачь. Впереди возникла ро­ща низкорослых деревьев, и Доменико опять перевел ко­ня на шаг; отстраняясь от веток, он пригнулся, а выпря­миться не пришлось — кто-то грубо рванул за ворот, едва не сбросив с лошади, и, приблизив лицо, грубо спросил:

— В какую сторону ушел?!

Голос пропал, страх сдавил горло; хорошо, хоть лицо человека показалось знакомым, и он пришел в себя.

— Кто... Кто ушел?..

— Беглец!

«Беглец! По правой ушел, а велел сказать — по левой. Или по левой, а будто по правой...» Доменико растерян­но уставился на человека. А тот сильно встряхнул его, приставил к горлу на совесть отточенный нож и угро­жающе повторил:

— В какую сторону пошел, говорю!

— Прямо пошел.

Преследователь тут же спрятал свой нож и, до­вольный, сказал, потирая руки: