Одержимость
Шрифт:
— Я бы сказал, что русские во всем виноваты.
— Русские?
— Конечно.
— Но, позвольте, ведь именно русские шахматисты внесли колоссальный вклад в развитие шахмат во второй половине двадцатого века?!
— Ну и что с того? Русские регулярно играют матчи против компьютера, помогая компьютеру расти не по дням, а по часам. Компьютер и так очень быстро развивается, а русские еще ему и помогают. Ради чего? Ради того, чтобы заработать миллион. Они не такие бедные — лучшие
— Смешно.
— Вот именно. Русские начали играть с компьютерами и теперь не могут остановиться. Они фактически подставляют ножку сами себе. Компьютер первым делом бьет по гроссмейстерам. Раньше они считались самыми сильными, теперь компьютер сильнее. пройдет несколько лет, и любой любитель придет в магазин, купит себе компьютер, и дома будет с ним спокойно играть. И больше не станет слушать всякие глупости от Болотникова, Мельника или от меня! Тем более следить за нами. конечно, в каком-то смысле компьютер и полезен, потому что быстро, очень быстро идет обучение шахматам. А с другой стороны, и популярность шахмат исчезает.
— Вы так считаете?
— Да.
— Каково будущее шахмат?
— Не знаю. Я пессимист.
— Я надеюсь, вы шутите. Вы не думаете, что вместо поединков с компьютерами интереснее были бы поединки гроссмейстеров с женщинами? Хотя бы по визуальным причинам?
— В Голландии один меценат проводил такое соревнование. Сильнейшие женщины играли против мужчин. Я играл там, но это совсем другое. Играя с женщинами, трудно научиться шахматам.
— Современные шахматы — это еще искусство или уже нет? Может быть, лучше сказать, что это спорт или борьба?
— Нам нравится, и вам, журналистам, тоже, когда шахматы — искусство. Эта сторона уходит, а остается память, остается наука. Слово «борьба» имеет отношение к спорту. Но какой может быть спорт в игре против компьютеров? Значит, остается только, не знаю, что-то такое научное… или наукообразное…
— Не отпугивает ли это болельщиков?
— Еще как! Прежде на соревнованиях были сотни, тысячи зрителей. А теперь? Теперь даже организаторы не думают, что нужны зрители, и турниры с лучшими гроссмейстерами проходят без них — сидят жены участников, и никого больше! Так же по старой памяти пишут журналисты. Вы еще пишете… Придет поколение, новое, моложе вас, и они не будут ничего писать! Это не нужно, потому что никто шахматами не интересуется! Да, кстати! Вы знаете, чем отличаются русские блондинки от всех остальных?
— Чем же?
— Русские умеют играть в шахматы!
Женя проснулась за минуту до звонка будильника и решила, что никуда сегодня не пойдет. Последний предутренний невнятный черно-белый
Случалась хандра нечасто, но если уж наваливалась, то ни горячая ванна, ни самый забойный комплекс на тренажерах, ни ударная доза кофе от нее не спасали. Кофе — это скорее по привычке. На журнальном столике у дивана — электрочайник, бутылка минералки без газа, почти пустая банка растворимого Chibo — надо не забыть купить новую. Чайник противно булькает и отстреливает кнопку только когда уже невозможно больше это слушать и потом булькает еще некоторое время. Но это уже не так отвратительно, потому что все реже и реже. Надо прекращать этот дурацкий ритуал, ничего трудного нет в том, чтобы встать, дойти до кухни и сварить нормальный кофе в турке на плите. Его можно пить с молоком, не опасаясь, что за ночь у дивана молоко скиснет. Можно даже со сливками, которые не превратятся в сметану. Или такой же черный, но с естественным горячим запахом.
Сквозь щель в шторах пробивается плоский кусок света и, ломаясь о резаный край хрустальной пепельницы на столе, ложится короткой радугой на кожаную диванную спинку. Как полосатая гусеница, истощенная в красном конце и жирная в фиолетовом, медленно, заторможенно лезет к окну. И если смотреть на нее долго и пристально, можно заметить на коже дивана разноцветный слизистый след. Надо бы убрать пепельницу. В этом доме еще долго никто не будет курить.
Кофе, который в прошлый глоток обжигал губы, теперь уже слишком холодный. Наверное, в квартире нежарко, но если не вылезать из-под одеяла, обогреватель можно не включать. Не вылезать из-под одеяла нужно часа два-три, отлежаться, отскулить свое, пожалеть себя как следует, хоть и причин особых для жалости нет — неважно, только задернуть поплотнее шторы, отключить телефон, который, мерзавец, конечно же уже звонит… И ждать. Ждать, пока меланхолия сама собой рассеется, рассосется.
Автоответчик оттарахтел положенное и пискнул, включившись на запись:
— Женечка, вы еще дома? — Голос Заставнюка. — Я нашел вам хорошего автослесаря. Мастер — золотые руки. Он мог бы подъехать прямо сейчас или когда вам удобно…
Не надо бы отвечать, только рука уже сама тянется к трубке.
— Пусть подъезжает сейчас.
— Женечка, у вас все в порядке?
— Да.
— А голос какой-то больной. Вы не простудились, все нормально? Вы будете сегодня?
— Буду, но позже.
Оказывается, уже половина десятого. Ничего, подождут. Каждый имеет право немножечко похандрить. Только надо наконец закрыть шторы и выключить телефон. И убрать пепельницу. Куда? Подальше, чтобы не попадалась на глаза. Для этого, правда, придется встать. И ладно. Гнусный телефон. С него нужно было начинать.
— Евгения Леонидовна, доброе утро, Воскобойников. Я тут притащил целую гору материалов по Болотникову, Савелию Ильичу одному не справиться. Пожалейте старика.
— Хорошо.
— И, Женечка, рекомендую, — засмеялся он, — лучшее средство от меланхолии с мизантропией: мороз и солнце.