Одержимость
Шрифт:
— Добротная рабочая версия, — переглянувшись, выдали Брусникина и Заставнюк.
— А конкретные возражения? — Воскобойников оглядел всех по очереди. — Савелий Ильич?
Заставнюк замахал руками, открещиваясь:
— Мое дело факты коллекционировать…
— Евгения Леонидовна?
— Волюнтаризм форменный, — фыркнула, ни к кому конкретно не обращаясь, Брусникина. — Съем собственную шляпу, если завтра же эта версия не развалится, как и две предыдущие.
— У вас есть шляпа? — спросил Заставнюк.
— Ради такого случая заведу.
— Хорошо, я участвую, мне отдадите ленточку. У вас будет шляпа с ленточкой?
— С
— Заводите шляпу, Евгения Леонидовна. — Гордеев кивнул: — Обязательно заводите. Рекомендую соломенную — ее и есть приятней, и солома для здоровья гораздо полезней фетра.
— Предлагаю до завтра не ждать, — заявила Брусникина. — Предлагаю все проверить прямо сегодня.
— Отлично, — поддержал Воскобойников. — Значит, на том и порешим. Сегодня составлю для федерации меморандум, завтра передам по инстанциям. А вообще, Колпакова нужно сдавать опростоволосившимся следователям, пусть берут его за жабры.
Дверь за Воскобойниковым закрылась. Некоторое время все молчали.
— А Колпакова, между прочим, в связи с гибелью Болотникова не допрашивали, — заметил Гордеев. — И даже когда допрашивали по Мельнику, наверняка Болотникова не поминали: зачем травмировать его и без того неустойчивую психику пустыми разговорами? И мне кажется — нет, я просто убежден, — Колпаков вообще не в курсе, что Болотников мертв!
— Ну, это вы, пожалуй, загнули, — хмыкнул Савелий Ильич.
— Почему загнул? — возмутился Гордеев. — Помните, Евгения Леонидовна, в первом разговоре с нами Колпаков сказал, что скоро станет знаменитым? Что он имел в виду? Я думаю, Болотников обещал ему славу Герострата. Объяснил: надо, мол, немного выждать, естественно, встречаться нельзя ни под каким предлогом…
— Вы еще вспомните, что в кабинете у Болотникова куча книг по психологии и психиатрии! — воскликнула Брусникина.
— Вот именно! Наверняка там было что-то и про олигофренов. Я даже нечто такое листал…
— Это опять же может оказаться совпадением. По логике вещей Болотников должен был бы убрать и Колпакова…
— Но подумайте, — убеждал Гордеев, — как он мог его убрать, если сам к тому моменту был уже мертв? И еще подумайте о торжестве правосудия. С одной стороны, Колпакова признают невменяемым как пить дать и отправят в психушку, которая для него и так дом родной. С другой стороны… С какой стати убийство должно сойти ему с рук?! Славы он хотел — соображал! А вспомните, как он на вас пялился?!
— Юрий Петрович! — возопил Савелий Ильич. — Так нельзя! Нельзя так! Неужели вы и вправду могли возомнить себя носителем высшей справедливости?! Для этого есть…
— Не буду, Савелий Ильич, не буду, — рассмеялся Гордеев. — Только про суд и правовое государство не начинайте, хорошо?
— Мы строим замки на песке, — сказала Брусникина. — Какой смысл рассуждать о наказании для Колпакова, если мы не уверены, что он виновен?
Гордеев согласно кивнул:
— Значит, нужно убедиться в этом. Или в обратном.
— Едем в „Хилтон“? Нет. Вначале к Гончаровой. Посмотрим книги.
— Вы считаете это необходимым? — Гордеев мгновенно забыл и о Колпакове, и о Болотникове с Воскобойниковым. Новая встреча с Валерией? Да еще в присутствии Брусникиной? Гм-гм… Он ведь ей так и не позвонил.
— Разумеется. Это может решить все вопросы. Возможно, избавит нас от необходимости встречаться с Колпаковым.
— Юрий
— Понимаете, Валерия… — промямлил Гордеев.
Любовь-морковь, значит, усмехнулась про себя Женя, неужели охмурила, заморочила? А она еще удивлялась, что это Гордеев всю дорогу сам не свой? Плетется, словно агнец на заклание. Ничего не видит, ничего не слышит, ничего никому не скажет, глаза и уши задраены, погружен в себя.
— У нас к вам небольшая просьба. — Женя выступила из-за спины коллеги, и сладенькая улыбочка с лица Гончаровой немедленно стерлась.
— Вы не один?.. — протянула она.
— Валерия, позвольте, мы посмотрим книги в кабинете Богдана? — явно оправдываясь, объяснил просьбу Гордеев.
Гончарова только махнула рукой в сторону кабинета: дескать, валяйте, и двинулась на кухню, не собираясь демонстрировать неискреннее гостеприимство. Но стоило им войти в кабинет, как из кухни донеслось:
— Юрий Петрович, можно вас на минуточку?!
Гордеев, понуро пожав плечами, вышел. Разговора, конечно, слышно не было, а жаль, жаль. Ну, ладно. Женя обследовала полку с книгами по психологии. Их было порядка тридцати — от тонких популярных брошюрок до толстых монографий. Ни в одном названии слово „олигофрения“ не встречалось. Женя наугад просмотрела оглавления в двух наиболее толстых томах и не увидела ничего нужного. Если перелистывать каждую книжку, можно застрять тут до утра.
— Юрий Петрович! — позвала она.
Гордеев примчался заметно повеселевший.
— Ну, как успехи? — спросила Женя. — Достигли консенсуса?
— В чем?
— В личной жизни. Ладно, забудьте. Какую книжку вы читали?
— Сейчас… — Он прошелся пальцем по корешкам и выдернул средней толщины монографию „Вопросы практической психологии“. — Кажется, эту.
— Юрий Петрович! — капризно вскрикнула с кухни Гончарова.
Гордеев сунул Жене книгу:
— Я сейчас.
Женя осмотрела фолиант вначале снаружи, нашла, что его, несомненно, читали, и даже много раз, — корешок на сгибе заметно потерт. И хоть уголки страниц не загнуты, щели между листами в книжке неодинаковые. Женя поставила книгу корешком на стол и, осторожно придерживая руками, позволила раскрыться, как ей захочется. Книжка распахнулась, обнаружив закладку — старый билет в театр. Женя перечитала обе страницы — нет, глава посвящена детским психозам и ни о слова об олигофренах. Ладно, еще закладка? Так… Да, черт возьми!
"…олигофренам в большой степени свойственны апатия, пассивность или, наоборот, неадекватная активность. Конформность сознания, гипертрофированная внушаемость, стремление подчиниться часто приводят к тому, что олигофренов используют в своих целях преступники, злоупотребляя их внушаемостью».
«Высочайшая имитативность, свойственная нормальным детям в доречевом периоде, при патологиях не исчезает, а сохраняется на том же уровне. Глубокие олигофрены — идиоты и имбецилы — в необычайной степени имитативны по сравнению с нормальным человеком. Феноменальная имитативность наблюдается подчас у микроцефалов. Подражание имеет даже больший размах и диапазон, чем у обезьян, в том числе у их детенышей…»