Одержимый
Шрифт:
Лора возвращаегся с бутылкой купленного ею джина.
— Я лучше выпью этого, — объявляет она. — Кто-нибудь хочет?
Тони наконец встает и выходит из комнаты.
— Поехали, если надо ехать, — бросает он мне.
— Не хотите? — настаивает Лора, показывая мне бутылку.
— Тони решил меня подвезти, — объясняю я.
Она посылает мне воздушный поцелуй, а вслух говорит:
— Передайте привет Кейт.
Я выхожу из комнаты в коридор вслед за Тони и собаками.
— Но если я когда-нибудь доберусь до джентльмена, о котором у нас шла речь, — говорит мне Тони, как только за нами закрывается входная дверь, —
— Не забудьте картины, — напоминаю я.
Он отсоединяет от «лендровера» прицеп и открывает для меня дверцу. Пока он обходит машину, чтобы сесть на место водителя, одна из собак меня опережает и запрыгивает на сиденье.
— Или пропущу его через комбайн, — продолжает Тони.
— Картины не забудьте.
— Забирайтесь. Какие картины?
— Как же, «голландцев». Те другие три картины, которые я для вас продаю. — Я изо всех сил стараюсь не выдать голосом свою панику.
— А, те… — Он садится в машину и заводит двигатель. — О них можете не волноваться. Мне уже помогают от них избавиться.
Я сажусь на заднее сиденье и захлопываю дверцу. Я настолько ошеломлен, что не в состоянии вымолвить ни слова. Мы медленно трясемся по ухабам. Что-то в этой мертвой тишине, охватившей вселенную, очевидно, заставляет его посмотреть на меня, а что-то в моем лице наводит на мысль, что нужно еще добавить какую-нибудь фразу-другую.
— Спасибо, что предложили свою помощь. Простите, надо было вас раньше предупредить.
На полпути вниз по склону холма мы вынуждены прижаться к обочине, чтобы пропустить машину, едущую нам навстречу. Водитель опускает стекло, и на свет появляется пара огромных ушей. Узнать их несложно — последний раз я видел их у человека верхом на велосипеде.
Тони тоже опускает стекло.
— Я скоро вернусь, — говорит он, — попросите Лору угостить вас выпивкой.
— Я чувствую себя виноватым! — кричит Джон Куисс в ответ. — Разъезжаю здесь во взятой напрокат машине, отравляю воздух. Просто я подумал, что мне никак не доехать с картинами до Лондона, если я привяжу их к рулю велосипеда.
Мы продолжаем движение.
— Он считает, что за одного из этих мерзавцев можно очень прилично выручить, — объясняет Тони.
Все быстрее и быстрее несет река свои воды. Отчаяние, страдания и гнев выливаются в кризис. После этого течение мгновенно замедляется и заканчивается гладью мельничного пруда. Мы попадаем в страну, где не существует истории.
Все действительно закончилось еще до захода солнца, как я и предполагал, примерно за час.
Я перемещаюсь по нашей кухне, подобно призраку, то раскладывая книги на столе, то снова их собирая, не в состоянии сказать Кейт ни слова, вообще не в состоянии что-либо говорить. Наши пути то и дело пересекаются, поскольку она занята приготовлением бутылочки для Тильды. Мы даем друг другу пройти, то попадая в солнечный луч, проникающий сквозь оконное стекло, то выходя из него, да и само заходящее солнце то появляется, то исчезает. Вся эта картина похожа на сложный ритуальный танец, исполняемый в полной тишине.
Думаю, что никогда в жизни со мной не происходило ничего хуже. И уж с нами точно не происходило ничего хуже. Я даже не знаю, как начать ей все это объяснять. Я сам до сих пор еще не осознал масштаб и внезапность катастрофы, которая привела к полному изменению мира вокруг меня.
Наверное, я мог бы начать
Я мог бы сказать ей, что по крайней мере мне больше никогда не придется принимать участия в сомнительных сделках, способствовать уклонению от налогов, перепродавать краденое или участвовать в тайных встречах, вроде той, свидетельницей которой она оказалась.
Я мог бы сказать ей, насколько нелепа ее интерпретация ситуации с Лорой и как мне это обидно.
Я мог бы сказать ей, что преуспел в своем мошенничестве, преуспел настолько, что Тони даже в голову не пришло, что меня прежде всего интересовали другие три картины. Я уподобился нидерландским правителям, посадившим своего человека на испанский престол. Я перехитрил всех, включая самого себя.
Я мог бы сказать ей, что именно ее слова, оброненные в разговоре с Тони, к счастью или к несчастью, погубили в конечном итоге все дело. Что именно она разрушила построенную мной Вавилонскую башню, мимоходом упомянув Джона Куисса.
Я мог бы указать ей, что в результате наших совместных усилий картина по крайней мере попадет в руки уважаемого искусствоведа и будет достойно пристроена.
Я мог бы сказать ей, как горько мне было от ее предательства.
Я мог бы сказать ей, что опустился на самое дно, и обратно наверх путь мне заказан.
Я мог бы сказать ей, что втайне чувствую облегчение, потому что мне не выпала та ужасная ноша, которую мне пришлось бы на себя взвалить, если бы мой план удался.
Но я ничего ей не говорю. Я сижу на своем конце стола и тупо рассматриваю пластиковый пакет из супермаркета «Сейнсбери». Она сидит у противоположного конца стола и держит в руке приготовленную для Тильды бутылочку. В конечном итоге она заговаривает первой. Конечно. Снова она.
— Мартин, — тихо говорит она, — я люблю тебя, и мне кажется, что, по-своему, ты тоже меня любишь. И поэтому я хочу тебя кое о чем попросить. Сделай это ради меня или даже ради нас обоих. И ради Тильды тоже, потому что я знаю, что ее ты точно любишь.
Я жду, склонив голову и не двигаясь.
— Пожалуйста, уйди и не возвращайся, пока все это не кончится, — просит она.
Наконец я знаю, что ей ответить. Это очень просто.
— Все кончилось, — говорю я.
Она смотрит на меня. Я продолжаю смотреть на пакет. Я слышу, как наверху начинает ворочаться Тильда.
— Картина что — теперь у тебя? — спрашивает она.
— Картины у меня нет. И не будет. Я проиграл. Ты выиграла. — Я встаю и кладу перед ней пакет: — Здесь осталось немного денег. Я как-нибудь постараюсь достать остальные.