Одержимый
Шрифт:
— Куй железо, пока не украли, — пояснил Кудрейко. — Птаха грозится из пожарных шлангов смыть кашу в море.
— Я ему смою! — пообещал Чернышёв. — Значит, сколько сможем, Виктор Сергеич. Я бы хоть сейчас приказал начать околку, да Митя с Алесем обидятся, им замеры нужно сделать, где и сколько нарастает, да Илья Михалыч, опять же, предъявит претензию за непроверенную эмаль… как она называется по-научному, Илья Михалыч?
— Кремний-органический полимер с антикоррозийным подслоем, — с улыбкой подсказал Баландин.
— Обязательно выучу наизусть, — пообещал Чернышёв. — Дальше, разве вам неинтересно, Виктор Сергеич, как поведёт себя
— Могу ответить за себя: очень интересно, — сказал Корсаков. — Тем более что я ни разу ещё не был свидетелем оверкиля. Точное, его участником.
— Вот видите, — обрадованно подхватил Чернышёв, — тогда мы и вовсе единомышленники. Вы верите в шестое чувство, Виктор Сергеич? Между нами, я верю! Недаром что-то мне подсказывало, что рано или поздно мы полностью сойдёмся во мнениях. Ну, сорок пять — это я, пожалуй, загнул, а сорок — в самый раз, правда?
— С вами становится трудно разговаривать, — с усилием проговорил Корсаков. — У нас не застолье, Алексей Архипыч, и вы не тамада.
— Сорок тонн, — стерев с лица ненужную улыбку, жёстко сказал Чернышёв.
— Я хочу знать, как будет держаться средний рыболовный траулер при ледовой нагрузке сорок тонн.
Теоретическая конференция (Продолжение)
Много спустя, когда зароненное Баландиным зерно проросло и я замахнулся на повесть, мне не раз вспоминалась эта сцена. Теперь, по прошествии времени и после всего, что случилось, она не кажется столь значительной, но тогда я сидел не за письменным столом в своей квартире, а раскачивался вместе с креслом, и глаза мои смотрели не на двор, где за Монахом гнался какой-то тип с палкой, а на угрюмо волнующееся за иллюминатором море. Одно дело — быть истолкователем событий, и совсем другое — их участником: совершенно разные ощущения.
Вспоминаю, тогда меня вдруг пронзила мысль, что капитан Чернышёв — одержимый навязчивой идеей фанатик, и мне на миг стало страшно. Его взгляд показался мне безумным. Я смотрел на него и думал, что за изменчивым, как ветер на море, поведением этого человека, нарочито уважительным, а на самом деле пренебрежительным отношением к спутникам по экспедиции, скрывалась железная решимость навязать нам свою волю и любой ценой осуществить задуманную идею. А страшно мне стало потому, что я физически ощутил давящее превосходство его воли, полную свою неспособность что-либо ей противопоставить: ну что может сделать попавшая в водопад щепка? Я говорю о себе, а лучше бы сказать «мы»: на лицах моих товарищей читались такие же мысли.
И хотя нрава голоса я не имел и обязан был оставаться беспристрастным свидетелем, всей душой я склонялся на сторону Корсакова.
Теперь они не отрываясь смотрели друг на друга.
— Законная любознательность, — сказал Корсаков. — Я бы отнёсся к ней с полным уважением, если бы не одно обстоятельство.
— Какое же? — мрачно спросил Чернышёв. Впервые я увидел его без всякого грима: бескомпромиссный, абсолютно уверенный в себе, с холодным и даже жестоким взглядом.
— Если бы, удовлетворяя её, вы рисковали только своей жизнью.
Баландин импульсивно сжал рукой моё колено.
Чернышёв изменился в лице — хотя, бьюсь об заклад, он ждал именно этих слов.
— Кто ещё так думает? — с оскорбительным вызовом
Кудрейко присвистнул.
— Под зад коленкой?
— Ну зачем так грубо, — поморщился Ерофеев, — нам, может, ещё и пообедать дадут. Корсаков покачал головой.
— Не в вашей компетенции это предлагать, Алексей Архипович, состав экспедиции утверждали не вы. Воцарилась полная тишина. Чернышёв напряжённо о чём-то думал, кивал каким-то своим мыслям, а потом с силой ударил ладонью по столу — привычка, которая меня раздражала.
— Вы правы! — воскликнул он. — Приношу свои извинения — переборщил. Но от сорока тонн, простите великодушно, не отступлю. Тридцать у нас уже было, запросто вывернулись, а сорок нужно испытать. Вы же умные люди, поймите, очень нужно!
— Почему вы настаиваете именно на этой цифре? — оторвавшись от протокола, спросил Никита.
— А ты записывай, без тебя спросят! — прикрикнул Чернышёв. — Потому, что многие капитаны считают её критической.
— Ну а вы сами? — спросил Корсаков.
— Не знаю, у меня сорока тонн ещё не было. Но мы докажем — поверьте моей интуиции, докажем! — что при правильном управлении судном оно сохранит остойчивость!
— Допустим, вы, — Корсаков сделал ударение на последнем слове, — это докажете. И что же тогда?
— Тогда, — возбуждённо воскликнул Чернышёв, — мы победители! Мы будем знать все! Мы пройдём все стадии обледенения, от слабого до критического, по ходу дела испытаем различные средства защиты и первыми — первыми! — познаем, как спасать теряющее остойчивость судно! Черт побери, да как вы не поймёте, что это исключительно важно! Я проведу это на практике, вы дадите теоретическое обоснование — да нашей работе цены не будет! Сколько судов ушло под воду только из-за того, что не знали… Эх, — он потряс сжатыми кулаками, — не с того я с вами начал… В печати, Виктор Сергеич, публиковались отрывочные данные, а у меня — помнишь, Паша, я тебе заметки давал? — все собрано, я ведь этой статистикой специально занимаюсь, ну вроде хобби. Хотите, я вам почитаю докладную министру? Там про все главные случаи, вам будет интересно, честное слово! А ты, Никита, чаю нам пока что крепкого завари, брось протокол, я тебе копию записки дам. Чернышёв порывисто встал и вышел из салона.
— Слишком много патетики, — пробормотал Корсаков. — Страсти в научном эксперименте — вредная штука.
— Позвольте с вами не согласиться, — возразил Баландин. — Я имею в виду не данный конкретный случай, а общий принцип.
— До споров ли сейчас? — с упрёком сказал Корсаков. — Нам нужно держаться вместе. Как считаете, Митя?
— Насчёт патетики? — спросил Ерофеев. — Не знаю, много её или в самый раз, но мне понравилось.
— И мне, — признался Кудрейко. — Мы, конечно, не моряки, но…
Послышались торопливые шаги — вошёл Чернышёв со знакомой мне папкой.
— Вот! — Он сел в кресло, перевёл дух. — Про многие случаи вы и без меня знаете, здесь подробности интересны, подробности! — Он прокашлялся, развернул папку. — Это — введение, общие слова… начнём отсюда. Никита, сделай пометку — информация из докладной записки на имя министра, выдержки…
И Чернышёв, усевшись поудобнее, стал читать:
— Прежде чем перейти к практическим предложениям, считаю целесообразным ознакомить вас с получившими наибольшую известность случаями гибели судов от обледенения.