Одержимый

Санин Владимир Маркович

Я вздохнул.

— Зачем?

— Инна будет выступать на судах по приглашению знатных рыбаков тралового флота. И Маша с ней, как эта… компаньонка, бесплатное приложение, тётку у себя поселила за дочками присматривать. Так что брейся, Паша, штаны утюжь и сапоги ваксой надраивай. Хочешь, «Шипру» дам? А то в ресторан всякую шантрапу не пускают. В девятнадцать ноль-ноль, договорились?

— Жаль, не смогу. — Я по возможности равнодушно зевнул. — Никите обещал вечером в шахматы сгонять.

— Раз обещал, то конечно. —

Чернышёв изобразил понимание. — Привет-то хоть передать?

— Непременно передайте, — попросил я, вставая. — Самый тёплый, удачи, мол, и счастья.

— Садись. — Чернышёв с обычной бесцеремонностью толкнул меня рукой в грудь. — Не строй из себя надутого индюка, Паша, я этого не люблю. Прочисти оба уха и внимай. Двум людям я верю, как самому себе, и один из этих двух — Мария Чернышёва. Думаешь, моя бесовка только юбки с заманочками шить умеет да лещей на красную нитку ловить? Глаз у неё хороший, нашего брата насквозь видит, человека от хмыря в два счета умеет отличить — и ты ей показался. Ну, понравился, хотя и не пойму, что она в тебе увидела: тощий — штаны падают, грудь цыплячья и глаза телячьи.

— Спасибо, — с чувством сказал я.

— Носи на здоровье. А теперь слушай и каждое слово взвешивай, как ювелир камушки: как, по-твоему, почему Инна Крюкова, у которой этих приглашений вагон и маленькая тележка, именно сюда приезжает, не догадываешься?

Я промолчал.

— Взвесил? — Чернышёв снова воткнул в меня пронзительный взгляд. — Слушай дальше: от мужа Инна ушла, уже десять дней как у Марии живёт. Так что думай. В твой огород я залез не по своей охоте — приказано высшей инстанцией, понял? Все, можешь идти.

Я поднялся и побрёл к двери, в голове у меня гудело.

— Постой! — рявкнул мне в спину Чернышёв. — Придёшь?

— Приду.

— Тогда вот что…

В каюту быстро, без стука вошёл радист Лесота, самый важный и неприступный человек на судне. Он искоса взглянул на меня и сунул Чернышёву листок. Чернышёв пробежал его глазами, крякнул, сделал знак Лесоте, и тот вышел.

— Застолье отменяется? — спросил я.

— Очень даже возможно, — пробурчал Чернышёв, сбрасывая домашние тапочки и надевая сапоги. — Раньше не мог, петух длинноногий!

— Какого именно петуха вы подразумеваете?

— Да не тебя, Ваську Чеботарёва. — Чернышёв встал, набросил на плечи куртку. — ПРС «Байкал» (ПРС — посыльно-разъездное судно) в тридцати милях сильно обледенело, просит указаний.

— А «Буйный»?

— Ещё утром срочно перебросили к Татарскому проливу, там он куда нужнее. — Чернышёв пошёл к двери, обернулся, сощурил глаза. — Напоследок: не помнишь, о чём, бишь, мы с тобой здесь беседовали?

— Отлично помню, кроссворд решали.

— Не друг ты, Паша, а чистое золото… Что, кончилась твоя спокойная жизнь?

— Черт с ней.

— Ну, пошли.

Я прижался лбом к холодному окну. Темнело, на небе зажглись

первые звезды, откуда-то вывалилась луна. Шторм по-настоящему ещё не разыгрался, намётанным взглядом я определил три-четыре забрызгивания в минуту; палуба, однако, покрылась ледяной коркой, а с рангоута и такелажа свисали здоровенные сосульки. Наверное, к возвращению в Вознесенскую как раз набралось бы тонн двадцать — наша привычная норма. В нескольких кабельтовых поднимала трал «Кострома», поисковый траулер, и больше никаких огней не было видно.

С силой хлопнула тяжёлая дверь рубки.

— А, «Кострома» сматывает удочки! — послышался голос Корсакова. — Наперегонки, Антоныч?

— Не угнаться, Виктор Сергеич, — скорбно поведал Лыков. — Она после капремонта, не машина у неё, а зверь.

— Курс семьдесят пять, — выходя из штурманской, негромко приказал Чернышёв и перевёл ручку машинного телеграфа на «полный вперёд».

— Есть, курс семьдесят пять. — Перышкин лихо крутанул штурвал.

— Одерживай! — рыкнул Чернышёв. — Пошёл… противолодочным зигзагом… Точней на курсе!

— Есть, точней на курсе…

Боковым зрением я следил за Корсаковым. Уж он-то хорошо понимал, что такое курс семьдесят пять — «Семён Дежнев» уходит в открытое море; Корсаков посматривал то на Чернышёва, то на Лыкова, ожидая разъяснений, но и тот и другой будто забыли, что он здесь находится.

— У нас новости? — спросил он.

Ему никто не ответил.

— Алексей Архипович, у нас новости? — настойчиво переспросил Корсаков.

— Ах, вы ко мне… — встрепенулся Чернышёв. — А я думал, Виктор Сергеич, вы про себя рассуждаете, как Паша. Он иногда погрузится в свои мысли, забудется и такое выдаст, что обхохочешься!

Он протянул Корсакову листок с радиограммой и включил трансляцию.

— Палубной команде приступить к околке льда!

— Лёд пока что вязкий, — подал голос из тёмного угла рубки Ерофеев. — Лучше всего пешней и лопатой. Разрешите, Архипыч?

— Побереги силы, Митя, — сказал Чернышёв. — Может, пригодятся.

В распахнувшейся двери тамбучины показался Птаха, обвязанный страховочным концом. Широко расставив, ноги, он сильными ударами пешни сбил лёд со штормового леера, прикрепился к нему карабином и махнул рукой. Один за другим из тамбучины вышли Воротилин, Дуганов и ещё трое матросов.

Подсвечивая себе фонариком, Корсаков прочитал радиограмму и вернул её Чернышёву.

— Все-таки не понимаю, — сказал он, — разве «Байкал» терпит бедствие?

Лыков чуть слышно выругался и постучал по дереву штурвала.

— Капитан на «Байкале» молодой, из вчерашних старпомов, — глядя в локатор, ответил Чернышёв. — За молодёжью, Виктор Сергеич, глаз да глаз нужен, горячая она, что твой кипяток! Антоныч, ты за палубой проследи, чтоб не лихачили.

— Вы так и не разъяснили… — начал Корсаков.