Одесситки
Шрифт:
Да и Алексей Михайлович, когда Дорка уезжала в выходной навестить сына, просил не говорить о нем, потом, выждем немного. В это лето Дорка впервые попросилась в отпуск. Ей по должности полагалось две недели, до этого она всегда брала компенсацию за неиспользуемый отпуск. Денег, чтобы ездить на какой-то курорт, не было, и Дорка с Алексеем Михайловичем уехали на Турунчук к матери Надеждиной квартирантки в деревню, молочка попить от коровки, рыбки половить, поплавать. Дорка никогда никуда из Одессы за всю свою жизнь не уезжала и как ребёнок радовалась, собираясь в дорогу. В магазине женщины, глядя на Дорку, переглядывались, подмигивали друг-другу:
— А наша мама Дора как расцвела, похорошела как и уезжает в свадебное путешествие, не иначе.
Ранним утром, когда дворники ещё поливают улицы, Дорка с Алексеем Михайловичем доехали на
— Мы в Беляевку, на недельку.
— А до кого? — всё выспрашивай любознательный водитель.
— К Варваре Никитичне Кравченко, знаете такую?
— А как же, у Никитичны лучшее масло и сметана, она не химичит, как другие. А чего к бабе Варе?
— Так сами говорите, что она не химичит, как другие.
— Ну, так-то оно так, да я могу вас до своих пристроить.
— Спасибо, но мы уже сговорились и нас ждут.
— А вас как звать?
— Меня Дора Моисеевна.
— А мужа вашего?
— Алексей Михайлович.
— Тёзка мой, я Лёшка. Что это он у вас такой смурной?
— После войны болеет сильно, не до разговоров ему.
— Понятно, так вы залазьте уже, под кабиной устраивайтесь, там не так дуть будет. А я тётку с больным дитем в кабину должен посадить, она его на Куяльник таскает, счас увидите.
Дорка радовалась этому разговорчивому пареньку и тому, что не нужно сидеть рядом с Алексеем Михайловичем и молчать, молчать.
Неделя пролетела быстро, повезло с погодой. Бывают такие дни, когда кажется, что так будет всегда, всю жизнь, и не заявится непогода, ненастье. Никогда раньше Дорка не бывала в таких красивых местах. Громадные вербы свешивали свои ветви до самой воды и, казалось, специально полощат их ласково, как бы заигрывая с рекой. Дорка часами наблюдала за этой игрой, лёжа на берегу в Любови Николаевны купальнике, загорала, плавать она не умела. Зато Алексей Михайлович уплывал по речке далеко, сначала она переживала, когда тот скрывался из виду, но через некоторое время он появлялся со стороны тропинки, шедшей вдоль реки, и приносил желтые кувшинки и белые лилии. Цветы моментально увядали, ей было жаль их. Пусть бы себе росли, но ему она ничего не говорила.
Со стороны они выглядели, как вполне счастливая семейная пара, прожившая не один десяток лет.
Варвара Никитична постелила им кровать в горнице, там был земляной пол и прохладно. Но в первую же ночь Алексей Михайлович остался ночевать на копне сена. Потом он подружился с дедом из соседнего дома и стал уезжать на целый день на рыбалку возвращаясь к позднему вечеру с уловом. Дорка, чтобы убить время, помогала хозяйке то хлеб вымешивать, то взбивать масло. Только к корове подходить не решалась, ужасно боялась. Хозяйка старалась угодить гостям, как могла. Люди ведь столько навезли всего и для неё и для детей, считай, хлопца одели с ног до головы, Дорка уж здесь расстаралась, собрала и Вовкины вещички, и сына Лёвки. Но дело даже не в этом. Ведь приехала сама сестра дочкиной хозяйки Надежды Ивановны. Как повезло её девочке, о таком и мечтать нельзя было, чтобы квартирная хозяйка так относилась к квартирантке, как к собственной дочери, даже за квартиру денег не брала, да что за квартиру, ещё и им в деревню всё передает.
— Вы бы, Дора Моисеевна, Надежде Ивановне присоветовали к нам в отпуск приехать, отдохнуть. Один раз всего-то и была, на октябрьские праздники, так как назло с погодой не повезло, такой дождь разгулялся.
Дорке было неудобно, сами не едят, а их всё угощают, да и Алексей Михайлович дорогу в погреб нашел, пьёт хозяйское вино без спросу, как алкоголик какой, не просыхает. Стыдно и неудобно, скорее бы уехать домой.
Похоже, хозяйка догадывается, что между ней и «мужем» не всё гладко, но, слава Богу, никаких вопросов не задаёт. Наконец наступил день отъезда, и странная парочка, груженная своими сумками плюс еще двумя круглыми плетёными корзинами с яблоками, грушами и сливами, отправилась домой. Водитель Лёша подъехал к самому дому показав всей деревне особое уважение
В общем, никакого медового месяца у Дорки и не случилось. Алексей Михайлович по-прежнему спал на Доркиной кровати, она одиноко ютилась на сыновнем диване. Со стороны Алексея Михайловича никаких ухаживаний не намечалось. На людях он ласково называл её моя Дорочка, а дома вёл себя так, как будто бы не Дорка его приютила, а он её. Дорка уж не знала, как ему угодить. Кончался август, Дорка, навещая сына в пионерском лагере, как бы невзначай сообщила, что вернулся Алексей Михайлович из тюрьмы, очень болен, ему сейчас тяжело, нужно помочь человеку, попавшему в беду. Но Вовчик и слушать её не стал: пусть ему его Лялечка помогает, тебе какое дело? Дорка не нашлась, что ответить. Решила признаться в следующий раз, когда забирать приедет, он добрый, всё поймёт.
Для себя она давно решила, нужно с Алексеем Михайловичем объясниться. Если к ней он не испытывает никаких чувств, то пусть снимает себе угол в другом месте, в конце концов она ему не прислуга, не родственница, а всего-навсего бывшая сослуживица. Уже месяц, как работает, денег на харчи не дает, купил себе портсигар, запонки, одеколон. А она за всё лето копейки не собрала, Вовчик из всего вырос, что она себе думает? Она вспомнила, как он посмотрел на неё в последний раз, и заплакала. Он и раньше в шутку говорил, что ей не идут очки, она в них на Берию похожа. А здесь вообще такое отчебучил. Собрались сходить к Фирке товар отнести, и вдруг он ей заявляет: сними очки, оставь их дома, тогда я с тобой пойду. Посмотрел бы лучше на себя, омерзительный старик. Одна Надька его сразу раскусила, но сейчас молчит, думает, что все у подруги в порядке. А Дорке стыдно перед друзьями признаться, как дела обстоят на самом деле. Ведь они во всём ему помогли, и с пропиской и с работой. Что делать? Вот влипла так влипла. Завтра уже за Вовкой ехать. Как сыну сказать? Всё, мышеловка захлопнулась. Даже спать ей негде. Вечером, за ужином, Дорка спокойно произнесла:
— Алексей Михайлович, обижайтесь не обижайтесь, но завтра я привезу сына, и ему негде спать.
— Дор, что ты юлишь? Сыну негде спать, лучше скажи прямо, что хочешь спать со мной, думаешь, я не вижу. Так я не против. У меня нет пока других вариантов, ты уж извини за откровенность. — И он налил себе в стакан самогонки и залпом выпил. — Я весь твой. — И засмеялся. — Ты что думаешь, если б у меня было куда пойти, я бы пришел к тебе? Тоже мне «обижайтесь не обижайтесь», ничего твоему сыну не будет. Вон топчан пустой стоит, пусть на нём поспит. Раньше же ты сдавала угол, сколько за эти годы здесь побывало, а? Или скажешь, кроме приживалок и Жанкиного мусора, никого у тебя не было? Ну что уставилась? Никуда я не уйду, можешь и не мечтать, я прописан здесь, это мой угол, у меня свидетели есть, что я тебе плачу. А вашу шоблу бабью я ненавижу. Донос на меня твои подружки написали, может, и под твою диктовочку. Думаешь, я забыл, как ты сама на меня лезла? Ты ж всё время крутилась вокруг меня, как змея обвивалась.
Встал из-за стола, зашёл за занавеску, аккуратненько затянул её за собой, разделся, лёг и захрапел.
Дорка осталась сидеть за столом, обхватив голову руками.
Правильно её мать Циля говорила: «Не делай добра, не получишь зла». Вот она и получила за всё хорошее по полной программе. Бедная Дорка плакала, потом переползла на диван, свернулась калачиком, как побитая собака. За всё нужно платить. Захотела дура всем показать, что и у неё мужчина может быть, как у всех. Ей ведь нравилось, как бабы завистливо смотрели на неё, такого мужика отхватила. А вот как от него теперь отделаться? Такой подлец! Как она могла так попасться, не девочка же. А ещё Надьку уму-разуму учила. А сама? Стыдно девчонкам признаться, а придётся. Как признаться, что он угрожает? Что она, дура, ему во всём доверилась, всех подставила. Черт его знает, может, он стукач какой. Что она о нём знает? По сути ничего. Он-то и до тюрьмы был какой-то темной лошадкой, как называла его Надька. Он всё продумал, прежде чем к ней прийти. А она дура, со всей душой... Слёзы душили, жить не хотелось, она тихонько вышла из комнаты. Что делать? Всех подвела. Мне всё это снится. Это страшный сон, сейчас я проснусь. Она не помнила, как спустилась во двор, как сидела под акацией на лавке. Опомнилась, когда стало светать. Расскажу всё девчатам, а там будь что будет. Пусть выгоняют, мне всё равно где полы мыть. Очереди на такие места нет, на каждом заборе объявления развешены.