Одиль
Шрифт:
Прошла почти вся зима, прежде чем Саксель счел меня готовым. Он говорил мне об Англаресе сначала время от времени, периодически, потом довольно часто. Однажды он решился:
– Хотите пойти со мной в полдень на площадь Республики?
На террасе одного из кафе этой площади встречались Англарес и несколько личностей, выдающих себя за его выдающихся друзей, впрочем, все они считали себя таковыми, как я мог убедиться в дальнейшем. Среди нескольких рассеянных по террасе групп я сразу же отличил того, к кому мы должны были присоединиться: Англареса было видно издалека. Он и в самом деле носил очень длинные волосы, носил также черную широкополую шляпу и вдобавок носил пенсне, которое крепилось к его правому уху толстым красным шнуром. Он мог бы показаться фотографом из старых времен, если бы
Когда мы подошли, за принесенным аперитивом велась оживленная беседа. Саксель представил нас. Англарес снял пенсне, приветствуя меня; он произнес несколько любезных слов. Остальные меня разглядывали, одни – без любопытства, другие – с явным подозрением. Мы сели. Официант поспешил принять заказ. Англарес захотел вкратце изложить мне то, что было сказано перед моим приходом. Около сифона я заметил странного вида булыжник. Именно о нем шла речь. Этот предмет Англарес только что приобрел у бельвильского антиквара не только из-за его странной формы, но также по причине разных необычных обстоятельств, можно сказать, сногсшибательных явлений, которые способствовали находке, а потом и приобретению данного предмета. Этот булыжник довольно живо напоминал крокодила. А два дня назад одна ясновидящая – Англарес нанес ей визит по совету особы, которой был «увлечен» (как он сообщил мне позже), – эта ясновидящая, объяснял он, увидела в своем хрустальном шаре «крокодила, спускающегося по лестнице».
– Я подумал, что она имеет в виду этого подлеца Сальтона.
Англарес приписывал все неприятности, которые могли с ним случиться, пагубному влиянию шефа соперничающей группы.
– Но вы-то видите, в чем было дело. Присутствующие молча созерцали предмет.
– Наконец вчера вечером мне вновь явился крокодил. Отыскивая одну цитату в стихах Теокласта д'Авидиа, я наткнулся на две строчки, которые вы все знаете: «С губами, как кораллы, аморфный крокодил по Монмирай пустынной неспешно проходил». Я никогда не вникал в эти два стиха. Вчера же, не знаю почему, они захватили меня. Я почувствовал, как откликается мое бессознательное, – вы меня понимаете. И этим утром, проходя по улице Монмирай, я заметил в витрине антиквара этого крокодила, который должен был материализовать мои предчувствия. Заметьте, что согласно стихам Теокласта д'Авидиа, а также согласно словам ясновидящей, именно я медленно спускался по улице Монмирай, значит, я и есть этот крокодил.
Какой-то ученик (его звали Вашоль) произнес:
– Ваше бессознательное открыло вам ваше тотемное животное.
После этой фразы повисла тишина. Англарес улыбнулся благонамеренному ученику. За этим одобрением последовали возбужденные комментарии остальной части зрителей. Одни говорили о том, что крокодил – столь красивое животное, что хватило бы и пяти минут, чтобы понять – невозможно отождествить подлеца Эдуарда Сальтона и этого величественного хищника. Другие всесторонне обсуждали природу этого случая, ящериц, улицу Монмирай, сансан второй процитированной строчки, сохранение немого «е» (loc. cit.), пророческие писания Теокласта д'Авидиа и прочие разные детали, более или менее относящиеся к событию дня. Англарес слушал, не произнося ни слова, попивая маленькими глотками свой аперитив. Саксель не выступал: он был того же возраста, что и Англарес, это было заметно.
Ровно в час Англарес положил в карман свой чудесный булыжник, заплатил за себя и встал, сопровождаемый Вашолем. Он собирался обедать, Вашоль тоже – и за тем же столом. Остальные разошлись. Саксель ушел с высоколобым молодым человеком. Я остался один перед двумя блюдцами, [3] забытыми кем-то рассеянным. Саксель, должно быть, заблуждался на счет впечатления, которое я произвел на этих людей. А может быть, так вот и принимают новичков: они должны платить за аперитив. Мне не очень понравилась эта манера оставлять блюдца. Но вполне понятно, что группа – не проходной двор, туда не так просто войти. Блюдца – это защитная реакция. Эта масонская ложа укрывается в своей
3
В некоторых кафе Франции бокал с вином или кружку пива ставят на отдельное блюдечко (нередко картонное). По их количеству расплачиваются за выпитое. – Примеч. пер.
Так я думал, заходя в кафе Марселя. Приятели заканчивали обед. В этот день они всей компанией отправлялись в Венсен вместе с каким-то субъектом, которого я не знал. Я предоставил им крутить свои делишки и сел. Кроме меня и женщин, больше никого не было. Они болтали, но я их не слушал. Я смотрел на баночку с горчицей, я высчитывал свой объем в пространстве, прикидывая его на скатерти или на старом цилиндре от бутылки красного вина. Одна из женщин, ее звали Манон (именно так), открыла сумочку, начала пудриться, и, не поворачивая головы, спросила меня:
– Ты сегодня видел Одиль?
– Нет, не видел.
– Ее не видно уже два дня.
Я улыбнулся, вспомнив булыжник, и машинально подумал: «Одиль обкрокодилил крокодил».
– Ты что-то знаешь?
Женщины сразу столько всего вообразят.
– Я? Ничего.
Я и вправду ничего не знал, просто этот каламбур показался мне таким глупым!
– Ты втрескался? – спросила женщина Оскара.
– Я что?
– О, не строй из себя невинного младенца.
Я доел камамбер, не отвечая. Две женщины поднялись, они отправлялись на работу в квартал. Третья осталась: это была не Манон (делать нечего, у нее было именно такое имя), и не женщина Оскара. Ее звали Адель. А женщину Оскара звали Алисой. Адель сказала мне:
– Не возражаешь, если я выпью с тобой кофе? Нам подали два кофе. Марсель, хозяин, рассматривал прохожих невидящим взглядом. Официант уселся на край сиденья и принялся писать письмо. У него была жена и трое малышей, они жили в деревне, у его матери, о чем он говорил мне не один раз.
– Ты любишь эту красотку? – спросила Адель.
– Эту что?
– Ну, хватит прикидываться. Я говорю тебе об Одиль.
– Одиль обкрокодилил крокодил, – ответил я.
– Если хочешь, – начала она.
– Понятно, – прервал я и позвал официанта.
– Послушай, – она продолжала гнуть свое, – тебе же никогда не случалось…
– Любовь меня не интересует. Она пожала плечами.
– Все так говорят.
Был третий час. Я вернулся домой продолжить кое-какие вычисления. Около пяти часов мне принесли пневматичку. Англарес приглашал меня на ужин. В тот день я очень хотел бы увидеть Одиль. Цифры сливались на бумаге. Заслышав, как разносят вечерние газеты, я сунул голову под кран, подстриг ногти и вышел из дома. Неуверенным шагом, плохо зная маршрут, я отправился в дорогу. Я сделал крюк, чтобы зайти к Марселю. Двое из нашей компании играли в карты. Они сообщили, что «остальные провернули крутое дельце и теперь гуляют». Я колебался: соглашаться ли мне на приглашение Англареса? Вероятно, с Оскаром я бы лучше повеселился. Но я пошел дальше и к семи часам добрался до площади Республики. Тогда мне пришло в голову, что именно на этой самой площади я увидел С. после своего возвращения из Марокко.
Вечерний аперитив собрал на шесть человек больше, чем дневной. Последовали новые представления. Саксель был слегка пьян. Казалось, он уже не узнает меня. Англарес произнес в мой адрес еще несколько любезных слов. Говорили все о том же знаменитом крокодиле. Его горестно созерцали те, кто не смог полюбоваться им утром. Около восьми часов Англарес сказал мне:
– Я был бы рад, если бы вы сегодня поужинали у меня.
Должно быть, был приготовлен солидный ужин, судя по количеству людей, набившихся в такси, которое мы взяли, чтобы доехать до Бют-Шомон. Кроме Сакселя и верного Вашоля туда еще сел высоколобый молодой человек, а шестым – еще какой-то субъект, который, как мне казалось до сего момента, не обладал никакими очевидными достоинствами. Вся компания, кроме меня, была сильно навеселе, так как члены этой группы враждебно относились к сухому закону (так же, как к вегетарианству и соблюдению целомудрия), – в этом, по моему мнению, они сильно отличались от адептов других сект, о которых я имел представление в то время.