Один день, одна ночь
Шрифт:
Тот кивнул.
– Садитесь, – предложила Поливанова. – Я вас подвезу. Или вы на машине?
Машину свою капитан бросил возле дома писательницы, решив, что на метро доберется быстрее, и не просчитался.
– Куда везти-то? – осведомилась Маня, когда он захлопнул за собой дверь. – На Петровку, тридцать восемь?
– Что такого сделал Гудков, если ваша директриса спустя столько лет его боится?
– Ну-у-у, ничего особенного он не сделал, и вовсе она не боится...
Маня помахала рукой охраннику, вышедшему из будочки, чтобы
Все любят, подумал Мишаков с внезапным раздражением, все обожают!.. А она врет. Она только и делает, что врет.
– Понимаете, – она вздохнула, колыхнулся ее выдающийся бюст под тонкой маечкой, капитан покосился и быстро отвел глаза, – Артем очень неудобный человек. Для всех. Не только для коллег, для близких тоже! Я же вам говорила, он правдоискатель и революционер. Да здравствует бунт ради бунта! Только в буре есть покой. Куда вас везти-то, правда?
– Не знаю, – буркнул Мишаков. – Везите к своему дому, у меня там машина.
– Я вам расскажу, конечно, только это все дела давно минувших дней и предания, так сказать, старины!.. Анне Иосифовне просто неприятно вспоминать, и больше ничего. Кстати, что вы ей сказали, когда помчались за мной?
Капитан пожал плечами:
– «До свидания» сказал! А что, я отпрашиваться должен?!
– Неплохо было бы, если б вы отпросились, – заметила Поливанова совершенно серьезно. – И тут я еще! Она терпеть не может, когда издательские дела обсуждают...
– При посторонних, – перебил Сергей. – Я уже понял.
– Придется Алекса просить, – продолжала Маня, не слушая его. – Пусть он звонит ей и успокаивает. Она его лучше послушает.
– Этот Алекс ваш прямо волшебник какой-то. Кудесник, – вспомнил капитан литературное слово. – Вас всех послушать, так он просто...
– Гений, – подсказала Поливанова. – Ничего особенного, так оно и есть.
– У вас все четко, прямо как в нашем ведомстве. Шан-Гирей – гений. Гудков – революционер. Кулагин – мерзавец. Его супруга – дура. А сами-то вы кто?..
– Я? – удивилась Маня. – Автор второсортных детективных романов и страшная врушка. Кто же еще?..
Вчера
– Елкин корень!
– Отвернитесь! То есть закройте дверь немедленно! Нет, проходите, что вы стоите, там народ!
Дэн Столетов оглянулся на площадку, где в самом деле толпился народ, вывалившийся из лифта, шагнул в квартиру и прикрыл за собой дверь. При этом он воровато стрелял по сторонам глазами, стараясь ни разочка не взглянуть на голую Митрофанову, и как нарочно получалось, что все время смотрел.
Нет. Не голую.
На Митрофанову, завернутую в полотенчико. В квартире Володьки Берегового!
Ей-богу, он поначалу решил, что этажом ошибся, но кроссовки на полу были Володькины, куртка на вешалке тоже его, и книжный стеллаж Володькин – они вдвоем собирали его недели две назад, – и стены, и полы, и компьютер, все его.
Выходит дело, Митрофанова тоже –
Она металась по комнате, прижимая к груди какие-то вещи, а Дэн все стоял и пялился.
Потом он решил, что будет вежливым. Тетя Оля учила его, что всегда надо быть вежливым.
– Здравствуйте, Катя! – громко сказал он. – Вернее, доброй ночи!
– Здрасти, – ответила не менее вежливая Митрофанова.
– А что, Володьки нет?
– Он... он скоро будет. Вы проходите, – тут она поняла, что от ужаса позабыла, как его зовут. – Проходите, я сейчас!..
Столетов пожал плечами, стащил кроссовки и «прошел».
Мелькнуло полотенце, и хлопнула дверь спальни. Видимо, Митрофанова там затаилась.
– Я звонил! – в потолок сказал Дэн и обругал себя за идиотизм. – Но он трубку не берет!
– Он телефон, наверное, в машине забыл, – приглушенно сообщила из-за двери застигнутая на месте преступления Митрофанова.
– Наверное, – пробормотал Дэн, хмыкнул и почесал нос.
Во дела-то!.. И когда они сделались, эти дела?.. Не иначе только что, совсем недавно. Если бы вчера или третьего дня, он наверняка обо всем бы уже знал. Не может быть, чтоб Володька ему не рассказал!
Впрочем, мог и не рассказать. Он вокруг этой Кати почти год носится, по нынешним временам срок немалый, а дело ни с места. Дэн даже стал подозревать, что тут у лучшего друга Берегового все всерьез.
Хуже нет, когда всерьез.
Когда просто так, от скуки, то и не страшно, развлечение есть развлечение, когда получается зажигать, когда не очень. А вот если всерьез шибанет, тогда только держись.
Размышляя таким образом и с каждой секундой чувствуя себя все хуже и хуже, Дэн Столетов походил по комнате, хотел было комп включить, но воздержался, допил из Володькиной чашки остывший чай – пить хотелось ужасно, – и тут из спальни показалась Митрофанова в деловом костюме.
Она появилась, выпрастывая из рукавов светлого льняного жакета рукавчики белоснежной блузки. Жакет был безупречен, а блузка сильно измята и придавала Митрофановой такой вид, как будто она валялась в стогу.
Не в стогу, подсказало Дэну журналисткое воображение. Она валялась с твоим лучшим другом в его постели. Вот за этой самой дверью. Вот только что.
Все всерьез.
– Здрасти, – брякнул Дэн.
– Привет, – отозвалась Митрофанова.
И они посмотрели друг на друга.
Впервые они увиделись в какой-то кафешке, куда Береговой чуть не силой приволок лучшего друга Столетова, потому что начальница из издательства, стерва и сука Митрофанова, только что объявившая Володьке об увольнении, потребовала встречи, а Володька уже наговорил ей сто бочек арестантов и боялся, что наговорит еще. У него мать тогда сильно болела, и квартиру эту он только что купил, кругом в долгах, а она – ррраз! – и уволила его. Прямо скажем, ни за что, исключительно из самодурства и желания всем показать, какой она строгий начальник.