Один день

Николс Дэвид

Иррационально, глупо, но неужели… он ее ревнует? Нет, не ревнует — просто, обижен. Он привык думать, что Эмма всегда рядом; она была для него чем-то вроде «скорой помощи», которую можно вызвать в любой момент. С тех пор, как накануне прошлого Рождества умерла его мать, он стал все больше и больше зависеть от Эммы, но именно тогда она перестала быть его вечной палочкой-выручалочкой. Раньше она сразу ему перезванивала, а теперь приходилось ждать в течение нескольких дней. По словам Эммы, ее с Иэном не было — но где их носило? Что они делают вместе? Покупают

мебель? Смотрят видик? Ходят в паб и участвуют в викторинах? Иэн даже познакомился с родителями Эммы — Джимом и Сью. Эмма говорит, что те его просто обожают. Но почему он, Декстер, до сих пор с ними не знаком? Наверняка он бы им больше понравился.

И больше всего его бесит то, что Эмме как будто нравится ее новообретенная самостоятельность. У него такое чувство, будто ему хотят преподать урок; то, что она так внезапно стала довольна жизнью, для него как пощечина. «Нельзя думать, что все должны под тебя подстраиваться, Декстер», — самодовольно проговорила она, когда они в очередной раз разругались, из-за того, что она не смогла присутствовать на прямом эфире его нового шоу.

— Что я должна сделать — отменить школьный спектакль? Только потому что ты выступаешь на телевидении?

— А ты потом не можешь приехать?

— Нет! Это же у черта на куличках!

— Я пошлю за тобой машину…

— После представления надо будет поговорить с детьми, с родителями…

— Зачем?

— Декстер, не будь идиотом! Это моя работа!

Он сознает свое упрямство, но ему было бы так приятно знать, что Эмма среди зрителей. Когда она рядом, он становится добрее, ведь друзья для того и нужны — чтобы вызывать все лучшее в тебе и помогать удержаться на этом уровне. Эмма — его талисман, его ангел-хранитель, а сегодня ее не будет на премьере, и его матери не будет, и вот он уже сомневается, зачем вообще все это делает.

Долго простояв в душе, он чувствует себя немного лучше. Надев легкий кашемировый свитер с треугольным вырезом, который носят без рубашки, светлые льняные брюки на резинке, которые носят без нижнего белья, и сандалии, он бежит в газетный киоск, чтобы прочесть телеобзоры и проверить, выполнил ли свою работу пресс-отдел. Киоскер улыбается звездному покупателю с подобающей случаю торжественностью, и Декстер спешит домой с ворохом газет в руках. Ему уже лучше; дрожь от волнения не прошла, но теперь он испытывает также радостное предвкушение, и пока эспрессо-автомат нагревается, снова звонит телефон.

Еще не успевает зазвучать сигнал автоответчика, как что-то подсказывает Декстеру, что звонит его отец, но трубку он не возьмет. С тех пор как мама умерла, отец звонит Декстеру все чаще, и с каждым разом эти звонки становятся все мучительнее: сбивчивые, растерянные разговоры об одном и том же. Его отец, так многого добившийся в жизни, теперь неспособен выполнить простейшее действие. Горе сделало его беспомощным; изредка навещая отца, Декстер порой видит, как тот стоит, неотрывно глядя на чайник как на объект из другого мира.

— «Иииии… здравствуйте!» — раздается идиотский голос, записанный на автоответчике.

— Здравствуй,

Декстер, это твой папа. — Он говорит своим нудным «телефонным» голосом. — Звоню пожелать удачи на сегодняшней программе. Буду смотреть. Я за тебя очень рад. Элизабет гордилась бы тобой. — Он делает паузу, и они оба понимают, что это неправда. — Вот и все, что я хотел сказать. Ну, кроме… Не обращай внимания на газеты. Пусть тебе будет весело. Пока. До свидания…

На что не обращать внимания? Декстер хватает телефон:

— До свидания!

Отец повесил трубку. Он словно установил таймер на бомбе замедленного действия, а потом повесил трубку, и теперь Декстер смотрит на ворох газет, которые вдруг стали представлять угрозу. Туже затянув поясной шнурок льняных брюк, он открывает рубрику телеобзоров.

* * *

Когда Эмма выходит из ванной, Иэн говорит по телефону, и по кокетливо-задорному тону его голоса она понимает, что он разговаривает с ее матерью. С тех самых пор как Сью и Иэн познакомились в Лидсе на Рождество («Ваша брюссельская капуста просто блеск, миссис Морли»; «Какая сочная индейка!»), у них чуть ли не любовь. Взаимная симпатия между ними похожа на магнитное притяжение, и Эмме с отцом остается лишь щелкать языком и закатывать глаза.

Она терпеливо ждет, пока Иэн оторвется от трубки.

— Пока, миссис Морли. Да, я тоже надеюсь. Обычная летняя простуда, справлюсь. До свидания, миссис Морли.

Эмма отнимает телефон у Иэна, который тут же притворяется смертельно больным и, шаркая ногами, ковыляет к кровати.

Мама говорит с восторженным придыханием:

— Какой хороший мальчик! Правда он замечательный?

— Да, мам.

— Ты хорошо за ним ухаживаешь?

— Мам, мне пора на работу.

— Так зачем я звонила? Совсем забыла, зачем я звонила.

Поговорить с Иэном, разумеется.

— Пожелать мне удачи.

— И по какому поводу?

— По поводу школьного спектакля.

— Ах да, точно… Удачи! Извини, что не сможем приехать. Лондон такой дорогой город…

Эмма заканчивает разговор, притворившись, что горит тостер, и идет проведать пациента, который парится под одеялом в попытке «пропотеть». Отчасти она понимает, что, как любимая девушка, должна вести себя иначе. Для нее это новая роль, и она не всегда играет ее убедительно или охотно. Она ложится рядом с ним; в глазах ее — виноватое сочувствие.

— Если не сможешь сегодня прийти на спектакль…

Иэн встревоженно садится на кровати:

— Нет! Нет, нет, нет, я обязательно приду…

— Я пойму, если…

— …если меня привезут на «скорой»?

— Это всего лишь дурацкий школьный спектакль. Мы все опозоримся.

— Эмма! — Она поднимается и смотрит на него. — Для тебя сегодня очень важный день. Я ни за что его пропущу.

Она улыбается:

— Знал бы ты, как приятно это слышать. — Она наклоняется и чмокает его, сомкнув губы, чтобы не заразиться, потом берет сумку и выходит из квартиры, готовая к важному дню.