Один день
Шрифт:
Он вздыхает. Почему-то он надеялся на большее.
— Ты возвращайся на вечеринку.
— До завтра.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
Сильви прерывает соединение.
В доме вдруг становится очень тихо. Жасмин уснула на его коленях, и он целую минуту сидит неподвижно, слушая, как в голове шумит кровь и вино. Подступают страх и одиночество, но он отгоняет их, встает и подносит к лицу спящую дочь — та обмякла, как котенок. Он вдыхает ее запах — молочный, почти сладкий. Его плоть и кровь. Плоть и кровь. Эта фраза так банальна, но бывает, что, глядя в лицо Жасмин, он вдруг видит в ней себя и понимает, что это правда, и не может поверить. В ней теперь навсегда есть
Направляясь к выходу, он наступает на пластикового поросенка, который больно врезается ему в ногу, острый, как осколок, и, выругавшись себе под нос, выключает свет в комнате.
В десяти милях к востоку по берегу Темзы, в Вестминстере, в номере отеля его полностью обнаженная жена сидит на краю кровати, держа телефон в обмякшей ладони, и начинает тихо плакать. Из ванной доносится звук льющейся воды. Сильви не нравится ее собственное лицо, когда она плачет, поэтому, когда звук прекращается, она торопливо вытирает глаза тыльной частью руки и бросает телефон на ворох скомканной одежды на полу.
— Все в порядке?
— Ну… вообще-то не очень. Кажется, он был пьян.
— Уверен, с ним все в порядке.
— Да нет, он был совсем пьяный. И говорил как-то странно. Наверное, мне стоит вернуться домой.
Кэллум завязывает халат, подходит к Сильви, наклоняется и целует ее обнаженное плечо.
— Говорю тебе — уверен, с ним все нормально. — Она молчит. Он садится и снова ее целует. — Попробуй о нем забыть. Расслабься, Хочешь еще выпить?
— Нет.
— А прилечь?
— Нет, Кэллум! — Она сбрасывает его руку. — Ради бога, отстань от меня!
Он борется с желанием сказать грубость, потом поворачивается и снова идет в ванную, чтобы почистить зубы, — надежда весело провести вечер испарилась. У него возникает ужасное предчувствие, что ей захочется высказаться: «Это несправедливо, больше нельзя так продолжать, думаю, я должна ему все рассказать» — и так далее. Какого черта, возмущенно думает он, я и так уже взял парня на работу. Неужели этого мало?
Кэллум полощет рот, сплевывает, возвращается в комнату и плюхается на кровать. Потянувшись за пультом, принимается сердито переключать кабельные каналы, а миссис Сильви Мэйхью так и сидит на кровати, смотрит в окно на огни вдоль берега Темзы и думает, как ей поступить с мужем.
Глава 15
Джин Сиберг
Его поезд, отправлявшийся с вокзала Ватерлоо, прибывал в Париж 15 июля в 15.55.
Эмма Морли приехала к выходу из Северного вокзала заранее и присоединилась к толпе встречающих — взволнованных влюбленных с букетами в руках, скучающих шоферов в жарких костюмах с табличками, написанными от руки. А правда, было бы смешно, если бы и она сделала табличку с именем Декстера? Еще и написав его с ошибкой? Наверняка это рассмешило бы его, но стоит ли стараться? Да и поезд уже подъезжает. Толпа встречающих нетерпеливо устремилась к выходу. Долгая пауза, и вот двери наконец с шипением открылись; пассажиры высыпали на платформу, и друзья и родные, влюбленные и таксисты понесли Эмму вперед; все вытягивали шею, разглядывая лица прибывших.
Она изобразила на лице подобающую случаю улыбку. Когда они виделись в прошлый раз, немало было сказано. Когда они виделись в прошлый раз, случилось что-то важное.
Декстер сидел на своем месте в последнем вагоне остановившегося поезда и ждал, пока выйдут другие. У него не было чемодана — только маленькая спортивная сумка на соседнем сиденье.
Он дочитал книгу, когда поезд подъехал к парижским окраинам. Это была первая книга, которую он прочел за многие месяцы; впрочем, чувство гордости собственным интеллектуальным достижением несколько умаляло то, что книга была рассчитана на детей от одиннадцати до четырнадцати лет и в ней были картинки. Ожидая, пока вагон освободится, он снова перевернул книгу и внимательно посмотрел на черно-белый снимок автора на задней сторонке обложки, точно пытаясь запечатлеть его в памяти. На ней была недорогая на вид отглаженная белая блузка, она застенчиво сидела на самом краю деревянного стула, зажав рукой рот, — фотограф уловил тот самый момент, когда она рассмеялась. Выражение ее лица и жест были ему знакомы; он улыбнулся, положил книгу в сумку, повесил ее на плечо и вместе с оставшимися пассажирами встал в очередь на выход.
Когда они виделись в прошлый раз, немало было сказано. Случилось что-то важное. Что он ей скажет? А она? Да или нет?
Пока Эмма ждала, она теребила волосы, умоляя их отрасти быстрее. Вскоре после приезда в Париж, со словарем в руке, она набралась храбрости и пошла в парикмахерскую — ип coiffeur, — чтобы сделать короткую стрижку. Хотя ей было стыдно признаться об этом вслух, она хотела быть похожей на Джин Сиберг в фильме «На последнем дыхании» — раз уж она собралась быть писательницей в Париже, надо, чтобы все было по правилам. Прошло три недели, и ей уже не хотелось плакать каждый раз, когда она видела свое отражение в зеркале, но руки все равно сами поднимались к голове, будто хотели поправить парик. Сознательным усилием воли она заставила себя сосредоточиться на новенькой серо-голубой блузке, купленной сегодня утром в магазине — нет, в бутике на Рю де Гренель. Если расстегнуть две пуговицы, благопристойность не пострадает; если расстегнуть три, будет слишком вызывающе. Она все же расстегнула третью пуговицу, щелкнула языком и вновь оглядела пассажиров. Толпа тем временем заметно поредела, и она уже начала думать, что это не тот поезд, когда наконец увидела его.
Он выглядел разбитым. Ввалившиеся щеки, усталый вид; лицо покрывала неопрятная щетина, которая ему не шла, делала его похожим на уголовника; это напомнило ей о потенциальных неприятностях, которыми чреват его приезд. Но, увидев ее, он просиял, ускорил шаг, и она тоже улыбнулась, а потом вдруг засмущалась, стоя на платформе и гадая, куда деть руки, куда деть глаза. Расстояние между ними казалось огромным — что же, так и улыбаться и смотреть, улыбаться и смотреть целых пятьдесят метров? Сорок пять. Она потупилась, потом принялась разглядывать потолочные балки. Сорок метров. Вновь взглянула на Декстера, потом опять в пол… Тридцать пять метров…
Преодолевая огромное пространство между ними, он с удивлением заметил, как она изменилась за восемь недель, прошедших с их последней встречи, за два месяца с тех пор, как это произошло. Она очень коротко постриглась; лоб теперь закрывала челка, и лицо слегка загорело; такое лицо у нее всегда было летом, он помнил. Она стала лучше одеваться: высокие каблуки, стильная темная юбка, бледно-серая блузка, расстегнутая чуть больше, чем надо; в вырезе виднеется загорелая кожа и треугольник темных веснушек на груди. Она по-прежнему не знала, куда деть руки и куда смотреть, да и он сам чувствовал себя неуверенно. Десять метров. Что он ей скажет и как это сказать? Да или нет?