Один долгий день от рассвета до сумерек
Шрифт:
Когда дверь уже была почти наполовину раскрыта, то через дверной проём взгляд Петра захватил край одежды какого-то человека и стало понятно, что на площадке все же кто-то есть, но лицо посетителя пока все еще было скрыто открывающейся дверью от глаз хозяина.
Когда дверь, наконец, распахнулась настежь, Петр, с некоторым недоумением и удивлением, увидел в полумраке лестничной клетки две темные человеческие фигуры, одну большую и одну маленькую, одетых по сезону, с ног до головы, в зимние одежды.
После того, как открылась дверь навстречу непрошенным гостям, то они, как стояли, не раскрывая рта и не шевелясь,
«Мы – это не мы и эта хата не наша, а ваша; нас здесь почти нет, мы присутствуем лишь номинально; мы, мол, здесь так, чисто случайно; проходили мимо, заблудились и просим вашей помощи, но, в скобках отметим, что мы и сами не лыком шиты и еще посмотрим на ваше поведение, на то, как вы встречаете гостей и если что, то еще и укажем вам на неподобающее поведение, не постесняемся всю правду выложить вам прямо в лицо».
От мужчины, стоявшего безмолвно и статично, как скала, исходило чувство какого-то напряжения, не смотря на подобие улыбки на его лице, и эту наэлектризованную, как перед грозой, атмосферу, привнесенную незнакомцем, невольно почувствовал Петр.
Петр вдруг подумал о том, что черты лица мужчины, стянутые статичной маской, сейчас дрогнут, дрожь мелкой рябью пройдет по щекам и губам и он не выдержит внутреннего напряжения и взорвется от эмоций, как переполненный воздухом шарик. Потом он грубо захохочет и выпалит ему в лицо какую-нибудь нелепую и абсурдную фразу, похожую на нечто подобное:
«Не на тех напали!».
Почему Петр подумал, что незнакомец, ни с того, ни с сего, вдруг произнесет такую фразу, как «Не на тех напали!» было ему самому совершенно непонятно.
«Не из строительной же люльки он вывалился и грохнулся башкой об асфальт, в конце-то концов! Зачем бы ему, потирая ушибленную голову, вдруг такое заявлять?
Что за ерунда мне только в голову не приходит иногда»: подумал он.
Глава 4
После произнесения такой нелепой фразы мужчина по сценарию, спрогнозированному Петром в своей голове, должен бы беспардонно захохотать, но вскоре вероятно захлебнуться в смехе, перейти на продолжительный кашель и нечленораздельные всхлипывания и, в итоге, осознав, что совершил бестактную глупость, он должен бы извиняющееся захихикать.
И, в конце концов, все должно закончиться обезоруживающей улыбкой, типа:
«А мы чё? А мы ничё! Мы ничего такого не имели в виду! Нас просто неправильно поняли!
И вообще, мы хорошие, хотим с вами дружить, в салки вместе играть, а вы тут сами бузу непотребную, понимаешь, устроили. Это все Вы! Вы! ….
Ну, да ладно, мы вас прощаем, милостиво разрешаем вам руки нам подать и ввести в сей благословенный дом, заботливо поддерживая нас под ручки, а мы уж с важным видом себя понесем; будем торжественно шествовать, как корабль на морском параде; глазом не моргнем, морду тяпкой сделаем, даже если муха усядется на нос и дело свое непотребное и неблаговидное там сделает; видно у вас эти подлые мухи часто тут летают.
А вы, все равно, можете в нас не сомневаться, мы свою миссию выполним на отлично, комар носу не подточит, муха не прожужжит супротив нас, а только всего что и сможет сделать, так это на носу свое маленькое подленькое дело втихушку обстряпать.
Пришли ли отчетливо такие соображения в голову Петра было не вполне ясно, как ему самому, так и Господу Богу, но что-то подобное он смутно чувствовал, пристально рассматривая двух незнакомцев.
Петр уставился взглядом в упор на пришедших без всяких церемоний, несколько высокомерно и надменно, на правах хозяина, и смотрел он на них с определенной долей скепсиса и недоверия.
Высокий мужчина в темной одежде стоял неподвижно рядом с маленьким мальчиком, одетым в модную разноцветную одежду, приобнимая его одной рукой, а в другой руке он держал мужскую кожаную сумку.
Мужчина, улыбаясь какой-то кривой улыбкой, которая не понятно какие чувства выражала, то ли нерешительность, то ли, наоборот, скрываемую самоуверенность и сарказм, смотрел на Петра и молчал, оттягивая время и выжидая ответную реакцию хозяина на свое появление, явно убежденный, что первое слово должно быть за хозяином, а кто он такой и так без всяких комментариев должно быть ясно.
Отчужденное и, в то же время, индифферентное поведение невольно демонстрировал одним только своим видом, при этом не произнося ни одного слова, именно взрослый, а не ребенок; ребенок следует в фарватере взрослого, но, в данном случае, мальчик просто витал где-то в облаках, не цепляясь мыслью за что-либо земное.
И ему ни до чего не было дела, кроме своих, пролетающих в беспорядке пред его мысленным взором, фантазий в виде эфемерных воздушных облаков и построенных на них каких-то сказочных каменных замках, но которые не падали камнем ему на голову, а так и возвышались там, где-то наверху, и до которых дотянуться мог один только он, причем не прикладывая при этом никаких усилий, и на то, что происходило у него сейчас под ногами и у него под носом он не обращал внимание, до поры, до времени.
Петру, в первые секунды осмотра нежданных гостей, высокий мужчина, а к нему, в основном, было приковано его внимание, показался каким-то забредшим неизвестно откуда чужаком, да еще и вместе с каким-то мальцом.
«Странная парочка»: промелькнула у него мысль.
«Мужику явно что-то нужно. По морде видно.
Что он тут потерял?
Еще и маленького пацаненка за собой таскает зачем–то»: с недоверием подумал он.
«Что он мне начнет сейчас в уши «заливать»?»
К тому же, еще Петра сбивало с толку то, что зимняя одежда, в которую был одет мужчина, ему была незнакома, насколько он помнил, никто из его знакомых так, как этот новоявленный гость, не одевался.
Мужчина был одет в одежду, в которой преобладали темно-серые, черные, темно-синие и другие подобные неброские цвета, но его внешний облик не производил впечатление серого и безликого, так как проглядывающий через распахнутый ворот светло-коричневый элегантный шарф в клеточку оживлял и скрашивал его гардероб, осветляя и кардинально меняя весь образ мужчины, который уже не показался Петру таким уж мрачным, как при самом первом впечатлении.
Ребенок, мальчик лет шести–семи, был тепло одет в толстую зимнюю одежду; шерстяная шапка, в виде шлема, скрывала его лоб и частично подбородок, были видны лишь блестящие глаза, застывшие губы и покрасневший от холода маленький нос.