Один к десяти

Тамоников Александр

Доронин ясно сознавал, что возможности роты исчерпаны и дальнейшее сопротивление не имеет смысла. Но сдать позиции он, командир опорного пункта, права не имел. Поэтому он подозвал Шаха, о чем-то с ним посоветовался и объявил:

— Товарищи бойцы, друзья. Вы сделали все, что могли, и даже больше, выдержали удар многократно превышающего по численности противника. За это вам великая благодарность. Дальнейшее сопротивление считаю бесполезным и приказываю всем, кто может передвигаться, захватить с собой, сколько сможете, раненых и уходить.

Этот человек, — Доронин указал на Шаха, — выведет вас навстречу к пробивающимся к нам войскам. Оружие взять с собой. На сборы пять минут. Горшков?

— Я, товарищ старший лейтенант!

— Как сам? Цел?

— А че мне будет?

— Вот и хорошо. Ставлю тебе персональную задачу. Шах поведет людей, ты будешь замыкать колонну. Учти, на тебе большая ответственность. Если вас будут преследовать, ты должен прикрыть отряд. Все понял?

— Не все.

— Что не понял?

— А вы что, остаетесь?

— Остаюсь, Коля! Мне по штату не положено по кидать без приказа эту высоту.

— Тогда я тоже остаюсь.

— Эт-то что за базар, Горшков? А раненых кто прикрывать будет? Выполнять приказ!

— Но здесь же тоже раненые остаются.

— Да, но, к сожалению, всех вынести у нас нет сил. И этим парням, что остаются, уже никакая медицина не поможет. Вот так. Иди!

— Может, передать че хотите? Я бы передал, если выйдем к своим, конечно.

— Передать?.. А ты прав. Подожди секунду.

Отряд, ведомый Шахом, после применения средств задымления местности, скрытый от врага дымом, высотой и небольшой расщелиной, удалялся в сторону дальней небольшой рощи, левее аула.

Доронин достал фотографию, где они были сняты вместе с Катей и Викой, немного подумав, написал на оборотной стороне:

«Извини, любимая! Это мое последнее послание. Я не вернусь, увы, такова судьба. Но, погибая здесь, в чужих горах, я ухожу из жизни с любовью к тебе, моя единственная. Помни, что я любил тебя, но так уж сложилось. Целую тебя тысячу раз. Прощай, родная! Теперь уже вечно твой Александр!».

Он поставил дату, хотел еще что-то дописать, но времени не было.

— Будешь в части, передай это Чиркову, помнишь такого офицера?

— Помню.

— Ну давай, Коль, иди. Удачи вам.

— Прощайте, товарищ старший лейтенант. Я вас никогда не забуду.

— Давай, давай.

Колян повернулся и, смахивая вдруг набежавшие слезы, побежал догонять раненый отряд. Доронин тем временем вернулся на высоту. Егоров пришел в себя, он умирал, это было очевидно, но еще держался. Валера попросил вынести его на воздух. Доронин вытащил десантника.

— Конец, Сань?

— Конец!

— Раненых много?

— Всех, кого возможно, отправил с Шахом.

— Правильно сделал. А Панкрат-то, Сань, не трус. Подорвал он себя вместе с духами, своими глазами видел, а я стрелял в него.

— Помолчи, Валер, не теряй силы.

— А зачем они мне теперь? — Валера выговаривал слова раздельно; с трудом.

Доронин промолчал. Он встал, посмотрел

в сторону ущелья, Малой высоты. Противник начал вновь собираться в отряды, решив, наверное, на этот раз окончательно сбить оборону. Александр вынес рацию, связался с Восторженным. Тот ответил мгновенно:

— Высота! Слушаю тебя, дорогой, говори! Восторженный на связи. Как у вас дела? Высота? Слышишь меня?

— Слышу, Восторженный, слышу.

— Доложи обстановку.

— Обстановку? Слушай! Сводная рота, усиленная взводом спецназа и мотострелковым взводом, осуществляла контроль за проходом через так называемые Косые Ворота, имея задачу…

— Высота, ну зачем ты так? Со злобой и обидой?

— Ладно, Восторженный. В общем за время ожесточенных боев с многократно превышающими силами противника рота понесла столь серьезные потери, что как подразделение перестала существовать. Мне удалось отправить по маршруту, который вам известен, всех тех, кто мог еще как-то передвигаться. Ведет их наш нерусский друг. Боевые машины уничтожены. На Большой высоте целый только я один. Егоров тяжело ранен, в лазарете умирает остальной личный состав, включая всех офицеров. Капитан Ланевский и его ребята из Н-го полка пали смертью храбрых, все. Сообщите их командованию. Возможности продолжать оборону я не имею. Вот такая обстановка, Восторженный.

— Понятно, — комбат тяжело вздохнул, — эх, еще бы часов пять продержаться. Помощь-то идет.

— Она бы и успела, отправь ее пятью часами раньше. Да что об этом говорить?

— Какое решение принял?

— Единственно возможное. При подходе боевиков на расстояние огневого контакта вызвать огонь дивизиона на себя. Другого решения, в данной ситуации, я не вижу.

— Понятно.

— Одна просьба, Восторженный.

— Слушаю тебя, Высота.

— Через полчаса продублируйте команду дивизиону накрыть высоту. Если я вдруг лишусь связи.

— Хорошо, сделаю.

— Тогда прощай, Палыч!

Сгруппировавшись в боевые порядки, боевики, особо не укрываясь, двинулись с трех сторон на беззащитную теперь высоту. Они шли уверенно, отборными силами. Разный сброд был брошен в огонь раньше, а сейчас шли матерые — пожинать лавры победы. Расстояние неуклонно сокращалось. Несколько раз вздрогнув, затих, вытянувшись, Егоров. Далее по траншее застыли в разных позах те, кто еще вчера был его подчиненными и жил надеждой, что им помогут, спасут. Не помогли, не спасли.

Доронин вызвал дивизион:

— Гром, я — Высота, как слышите?

— Слышим, Высота.

— Дайте мне вашего Первого.

Прошло около минуты, пока на связь не вышел командир артдивизиона:

— Первый на связи.

— Первый! Я — Высота. Мои координаты… сектор «А». Вызываю огонь на себя, вызываю огонь на себя. Как поняли?

Несколько секунд замешательства.

— Координаты… сектор «А», огонь на себя. Так? — спросил глухой голос комдива.

— Так точно!

— Другого выхода нет?