Один лишний труп
Шрифт:
— Ну что, дружище, получил свое? — воскликнул Торольд. — Погоди, то ли еще будет — сейчас я тебя одной рукой уложу! — И в явном намерении выполнить свое обещание юноша уперся ладонью в прикрытую просторной туникой грудь Годрика.
Он отпрянул, словно ошпаренный, пораженный своим открытием. У Годит от неожиданности перехватило дыхание, но, едва овладев собой, она тут же наградила Торольда размашистой оплеухой. Они отшатнулись друг от друга и замерли среди разворошенных мешков. Их теперь разделяло чуть более ярда. В воздухе повисла напряженная тишина.
Довольно долго они сидели молча, боясь даже пошевелиться. Прошла целая
— Почему же ты мне раньше не сказала? Я вовсе не хотел тебя обидеть, но откуда я мог знать?
— А тебе и не было нужды знать об этом, — отрезала еще не остывшая Годит, — от тебя только и требовалось, что проявить немного сообразительности и делать, что тебе велено, да побольше учтивости, чтобы обращаться с друзьями как подобает.
— Но ты же сама меня подначивала, Господь свидетель, — запротестовал Торольд. — Ты сама напросилась, а я всегда играл так с младшим братишкой — что в этом дурного... — Он умолк и неожиданно спросил: — А брат Кадфаэль, он знает?
— Ясное дело, знает. У брата Кадфаэля глаза на месте — уж он-то петуха с курицей не спутает.
Снова повисло молчание, еще более долгое. Полные обиды и любопытства, Торольд и Годит настороженно поглядывали друг на друга из-под опущенных ресниц. Девушка украдкой присматривалась к рукаву, под которым была скрыта рана — не дай Бог, снова выступит кровь. Юноша всматривался в ее лицо. Надутые губки и насупленные брови указывали на то, что Годит еще сердится.
Они заговорили одновременно, боязливо задав один и тот же вопрос: «Тебе не больно?» — И в тот же миг оба покатились со смеху и упали друг другу в объятья. Отчужденность пропала без следа, и лишь преувеличенная осторожность их взаимных прикосновений напоминала о том, что недавно случилось.
— Нельзя было тебе толкаться больной рукой, — укорила юношу Годит, когда, отсмеявшись, они оторвались наконец друг от друга и, довольные и веселые, сидели на мешках, переводя дух, — вдруг рана снова бы открылась...
— Ерунда, с рукой все в порядке. Но ты — ни за что на свете я не хотел бы тебя обидеть, — серьезно сказал Торольд и тут же спросил, просто и естественно, не сомневаясь, что получит ответ: — Кто же ты такая? И как вышло, что ты надела этот наряд?
Годит повернулась к Торольду и окинула его долгим, полным доверия взглядом. Она знала, что может положиться на него во всем, и без колебания ответила:
— Все дело в том, что меня не успели отослать из Шрусбери до падения города, вот и решили обрядить в одежду монастырского служки. Конечно, это была отчаянная и рискованная затея, но я не сомневалась, что справлюсь. И я справилась — провела всех, кроме брата Кадфаэля. Ты ведь тоже не догадался, разве не так? Слава Богу, Торольд, мы с тобой одного поля ягоды — и друзья, и враги у нас общие. Я Годит Эдни.
— Вот это да! — Лицо юноши просияло, глаза широко раскрылись от изумления и
— А это и сейчас не поздно, — заметила Годит и, великодушно разделив пополам сливу, лихо запустила косточку в реку. Более спелую половинку она ловко засунула ему прямо в открытый рот. Торольд закрыл рот, и Годит, воспользовавшись этим, продолжила: — А потом я расскажу тебе свою историю — думаю, нам обоим не помешает знать все друг о друге.
По возвращении брат Кадфаэль не сразу отправился на мельницу, а задержался, чтобы проверить, все ли в порядке в его сарайчике, и растолочь в ступе гусиную травку до однородной зеленой массы, из которой собирался приготовить целебную мазь. Лишь после этого он направился к своим юным подопечным. Из опасения, чтобы кто-нибудь его не выследил, монах обогнул мельницу и подошел к ней с обратной стороны. Но надо было спешить: время летит быстро, и через какой-нибудь час им с Годит пора возвращаться к вечерне.
Оба они знали его шаги — когда Кадфаэль вошел, юноша и девушка сидели рядом, облокотившись о стену, с сияющими улыбками на лицах. Вид у обоих был безмятежный и чуть отстраненный, как если бы они существовали в ином мире, неподвластном суетным повседневным заботам. Однако доступ в этот мир был великодушно открыт для Кадфаэля.
Монаху достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться — между ними больше нет тайн. Сразу видно, что этим молодым людям хорошо вместе — незачем и спрашивать. Зато они оба простодушно ожидали расспросов.
— Брат Кадфаэль... — в радостном нетерпении начала было Годит.
— Дело прежде всего, — остановил ее монах, — помоги-ка мне снять с молодца тунику и рубаху да начинай разматывать повязку. Она еще прилипает, а стало быть, опасность еще не миновала. Да смотри, разматывай полегоньку.
Не выказывал ни малейшего замешательства или смущения, девушка тут же бросилась помогать Торольду раздеться — она развязала ворот полотняной рубахи и бережно, стараясь не потревожить рану, спустила рубаху с плеч и высвободила конец повязки. Юноша наклонялся то в ту, то в эту сторону, чтобы ей было удобнее, но ухитрялся при этом не сводить взгляда с лица Годит. Да и сама она редко отводила глаза от его сосредоточенной физиономии, разве что когда повязка или рана требовали особого внимания.
— Ну-ну! — пробормотал себе под нос Кадфаэль, глядя на них. Похоже, что Хью Берингару уже незачем разыскивать свою невесту, если, конечно, этот малый вообще собирается ее искать.
Вслух же монах удовлетворенно произнес:
— Ну что ж, парень, рана твоя заживает превосходно — лучше и быть не может. Это делает честь и тебе, и мне, как твоему лекарю. Примерно через месяц ты уже сможешь натягивать лук, правда, шрам останется у тебя на всю жизнь. Ну а сейчас потерпи: я смажу рану свежим бальзамом. Он сильно жжется, но поверь — это наилучшее средство для заживления ран. И плечо еще будет побаливать: порванные мышцы всегда ноют, когда срастаются, но твои срастутся как надо, это уж точно.