Один против всех
Шрифт:
Самый сведущий человек в ресторане — это метрдотель. Ежедневно он видит десятки людей, он большой психолог и солидного посетителя от обладателя тощего кошелька отделяет так же легко, как торговка семечками шелуху от зерен. Настоящий метрдотель всегда серьезен и в меру говорлив.
Григорий Моисеевич был именно таким. С высоты своего роста, сравнимого разве что с буровой вышкой, он смотрел на людей снисходительно, будто на каждого у него хранилось толстенное досье, и всякий, кто встречался с ним глазами, не выдерживал взгляда его вороватых цыганских
Родись Григорий Моисеевич на несколько столетий пораньше, он мог бы запросто украсить собой даже великокняжеский двор. С огромной лопатовидной бородой и усами, свисающими на грудь, он словно сошел с полотна старинного художника.
Григория Моисеевича боялись. И было отчего. В изнаночной жизни ресторана он принимал немалое участие, и каждая проститутка, как благодетелю, отдавала ему небольшой процент от своего нехитрого бизнеса. Он умел уважить любого клиента: богатому предлагал красивых провинциалок, еще год назад штурмовавших подиумы всевозможных конкурсов красоты, человеку с более скромным достатком рекомендовал девиц постарше, а по желанию мог открыть цветной альбомчик, где девушки представали в самых завлекательных видах.
С братками Григорий Моисеевич тоже умел дружить и не однажды предупреждал их о рейдах омоновцев в бронежилетах и с автоматами в руках. Эти ребята любили завалиться в ресторан и, угрожающе потряхивая оружием, невзирая на чины и звания, уложить всех присутствующих на паркетный пол.
Капитану Васильчикову стало известно, что с недавних пор его услуги значительно расширились и, кроме барышень, особо доверенным клиентам он предлагал махонькие пакетики с героином, который в последнее время стал необычайно популярен среди «золотой молодежи».
Ресторан был открыт, и Григорий Моисеевич, словно лев, помещенный в узенькую клетку, неторопливо аршинными шагами мерил широкий холл. Он любил вечер за множество огней, за музыку, за веселые застольные разговоры и дожидался позднего часа с таким же нетерпением, как священник Пасхальной проповеди.
— Чего хотели, господа? — спросил Григорий Моисеевич, направляясь к Васильчикову.
Метрдотель двигался быстро и напоминал валун, сорвавшийся с кручи. Первое желание, какое испытал капитан, это теснее прижаться к стене, чтобы громадина не подмяла его своим весом.
— У меня есть к вам пара вопросов, Григорий Моисеевич. — Васильчиков вытащил удостоверение. — Уголовный розыск.
— Ах, вот как! — Прищурившись, метрдотель заглянул в документ. — Таким гостям мы всегда рады, — ответил он, поморщившись, будто слопал зараз полкило лимонов. — У нас ведь такое дело, помогать нужно друг другу. А то, понимаете ли, развелось тут нечисти всякой. Никакой метлой не выгребешь. Вот что я вам, господа, предлагаю: в холле мы с вами не будем разговаривать, давайте пойдем в мою каптерку.
И Григорий Моисеевич, располагающе улыбнувшись, звонко брякнул ключами и важно устремился по коридору. Он напоминал баржу, встречавшиеся на его пути невольно отступали в сторону, словно мелкие суденышки, прибитые к берегу большой волной.
Григорий Моисеевич явно поскромничал, назвав
В мини-баре, прижавшись друг к другу фигурными боками, стояли дорогие марочные вина, три бутылки коньяка — судя по наклейкам, метрдотель предпочитал французский.
— Так о чем пойдет речь, господа? — гостеприимно показал на кресла Григорий Моисеевич и, показушно спохватившись, добавил: — Может, желаете винца, водочки?
— Застолье — это всегда надолго, — улыбнулся Васильчиков, проваливаясь в низкое мягкое кресло, — а нам с сержантом хотелось бы побыстрее, — кивнул он на Алексея. — Зададим пару вопросов да разбежимся, я к жене, а он к любовнице.
Толстые пальцы, аккуратно обвившие медную ручку на дверце бара, разогнулись и уже нетерпеливо выбивали рваную дробь на самом краешке стола. Васильчиков едва подавил улыбку — метрдотель и не желал задерживать гостей.
— Я весь внимание. Мой долг — помочь родной милиции, — очень серьезно посмотрел он на Васильчикова.
— Вы знаете эту девушку? — положил капитан на стол фотографию.
Ничто так не выдает характер человека, как его глаза и руки. Но если с глазами у Григория Моисеевича были лады и даже, наоборот, они приобрели равнодушное и сонливое выражение, какое встречается у цыгана, решившего увести племенного жеребца, то руки подкачали — пальцы дрогнули, едва его взор коснулся фотографии. Григорий Моисеевич малость переигрывал — даже у самого незаинтересованного свидетеля не бывает во взгляде такой отстраненности.
— Что-то никак не могу припомнить, — в отчаянии он даже стукнул ладонью себя по колену. — А она бывает у нас?
Олег Васильчиков улыбнулся — этот громила неплохо владел актерскими приемами.
— Думаю, вы ее знаете, посмотрите внимательнее на фотографию.
— С чего вы взяли, что я ее знаю? — после паузы должно следовать недоумение, и Григорий Моисеевич изобразил его вскинутыми бровями. — Ах, да! Интерьер… да, это у нас. Столы, стулья, все как есть, — на мясистом лице гамма чувств, среди которых преобладает досада. — Но я ее не встречал!
— Девушка красивая, такие запоминаются. — Васильчиков выглядел почти обиженным.
Григорий Моисеевич перевел взгляд на кровать, это произошло невольно, но от капитана не укрылась искра в глазах метрдотеля.
— Знаете, молодой человек, сколько здесь бывает красивых женщин, — мечтательно протянул Григорий Моисеевич и уже суше, найдя деловую тональность, продолжил: — Разве всех их упомнишь. Скажу вам по секрету, красивые девушки не запоминаются. Как правило. Все они на одно лицо. Чтобы запомнить женщину, в ней должна присутствовать индивидуальность.