Один шаг в Зазеркалье
Шрифт:
– Да, – пробормотал я разочарованно, – но я бы хотел, как Касьян, встречать ее в сновидениях.
– Не сравнивай себя с ним, – улыбнулся Джи. – Вы принадлежите к разным весовым категориям, если воспользоваться терминами бокса. Ты – боксер в весе пера, а Касьян – в тяжелом весе. Ну, как вас можно поставить рядом? Начни помогать Фее на плане физическом – и тогда она сможет тебе помочь на планах более тонких.
Я решил последовать совету Джи, тем более что выбора у меня не было.
Мы вошли в коридор коммунальной квартиры на Авиамоторной, который был всегда темен; я повесил куртку на вешалку,
Фея, с завороженным взором, неподвижно сидела перед небольшим мольбертом, на котором был закреплен лист чистой белой бумаги. Звучала тихая успокаивающая музыка с повторяющимся мотивом, гармонично вторившим внутреннему звучанию самой Феи. Джи предостерегающе приложил палец к губам, увидев, что я хочу, как обычно, бодро поздороваться. Он жестами показал мне сесть за стол и заняться своими записями. Я осторожно налил себе чая из китайского чайничка и, достав тетрадь, стал рисовать необыкновенное лицо Феи, словно явленное из глубины сияющего мира.
Она увидела нас, и ее состояние мгновенно изменилось.
– Ну, как визит к Гиацинте? Нагулялись по тонкому льду? – спросила она с легкой иронией.
– Почему вы решили, что мы посетили ее? – удивился я.
– Ее взгляд глубоко отпечатался в ваших глазах, – усмехнулась она.
– Как вам удается за короткое время создавать такие волшебные картины? – спросил я.
Фея, согревая пальцы о чашку с горячим чаем, ответила:
– Есть такая техника: смотришь на белый лист, представляешь себе различные варианты композиций, пробуешь разные цвета. Сейчас я работаю над образами старцев, которых встречаю в сновидениях. Попробуй, посозерцай сам.
Я смотрел на лист несколько минут и ощутил только приступ глухой тоски. Фея взглянула как бы сквозь меня и заметила:
– Поскольку твое восприятие не очищено, тебе лучше попробовать другую технику. Попробуй спонтанно нанести на лист краску и посмотреть на то, что получится.
Она достала из черного китайского шкафчика тюбики краски и разбавитель.
– Краску можешь разводить на блюде, – добавила она. – И не жалей разбавителя – тогда цвета станут прозрачнее.
Я выдавил из тюбиков синей, красной, желтой и белой краски на большое фаянсовое блюдо. Потом добавил разбавителя, так что получилось несколько разноцветных лужиц, и кистью изобразил расплывчатые фигуры на листе.
– Неплохо, – сказала Фея, выпуская тонкую струйку дыма.
– А теперь постарайся увидеть какой-либо образ и обрисуй его несколькими линиями.
Я смотрел на расплывчатые фигуры минут пять, пока не появился смутный образ, и я, чтобы сделать его поотчетливее, нанес несколько линий. Получилась угрюмая, перекошенная физиономия, устало глядящая мимо меня.
Фея скептически осмотрела ее и заметила:
– Ну, этот откуда-то из подвалов выполз. Старайся создавать благородные образы, учись не вызывать дурных настроений у ближних. И так много мрака вокруг, и так все задыхаются от этой помойки. Это вот мы можем нырнуть в помойку и вынырнуть, как крепыши. А другой какой-нибудь нырнет – и будет потом выбираться несколько инкарнаций.
– Да это случайно так получилось, – оправдывался я.
– Это, –
– Что же такое «дед»? – спросил я.
– Твоя агрессия, – сказала Фея. – Или депрессия, по-православному – уныние. Это значит, что один из твоих «дедов» активизировался.
– Наконец-то он и от тебя чему-нибудь научится, – отметил Джи.
Меж тем незаметно наступил вечер.
– Пора, Гурий, отправляться на празднование моего пятидесятилетия, – напомнил Джи.
Он оделся и весело посмотрел на Фею, пытаясь передать ей оптимизм и бодрость. Но Фея расстроенно затянулась сигаретой и, выпуская дым, пренебрежительно произнесла:
– Значит, все-таки пойдешь навещать магиссу? И тебе все равно, какие она про тебя сплетни распускает, и что каждое твое слово потом переврут и высмеют?
– Гурджиев, – сказал Джи, улыбаясь, – даже сам выдумывал и распускал невероятные сплетни о себе. Я нахожусь в более удобном положении: за меня это с удовольствием делают другие.
– Ну, хотя бы приходи не очень поздно, – сказала Фея. – Для меня у тебя никогда нет времени, а для других – сколько угодно.
Я взял сумку и вышел вслед за Джи.
Мы быстро доехали на метро до «Белорусской». Вечер был морозным, в темно-синем небе светила большая желтая луна, навевая меланхолию и оцепенение.
– Постарайся быть внимательным, – сказал Джи, – и запоминай все, что будет происходить. Ты сможешь понять события позднее, а пока – просто присматривайся.
Мы шли мимо массивных старинных особняков, рядом с которыми высились многоэтажные дома. Было холодно, но продавцы цветов с посиневшими от морозного ветра лицами продолжали упорно стоять у своих прилавков.
Мы подошли к одному из особняков, и Джи направился к полуоткрытой двери цокольного этажа. Оттуда доносились голоса и выходили клубы пара, смешанного с табачным дымом. Окна были мутно-серыми и выступали над асфальтом лишь наполовину. Через них ничего нельзя было разглядеть, хотя занавесок не было.
Джи спустился по трем ступенькам и вошел в квартиру; я последовал за ним, держась на некотором расстоянии.
Почти всю длину комнаты, в которой мы оказались, занимало несколько столов. За ними сидела большая компания. На столах стояли бутылки с водкой и портвейном, маленькие тарелки с закуской и большие пепельницы, а в воздухе висели клубы дыма.
Все поднялись, приветствуя Джи. Гиацинта возникла вдруг рядом с ним, взяв его под руку. В другой руке ее был большой бокал, наполненный шампанским. Высокий человек в черной рубашке встал на стул и стоял, плавно покачиваясь, готовый, казалось, в любой момент упасть. Я обратил внимание на его необычайно подвижные брови, которые изгибались вверх и вниз в такт всем его жестам и покачиваниям. У него был заметный шрам на лбу и короткий сухой нос своенравного человека.
– Дорогой мэтр, – произнес он, изысканно выговаривая слова, – мы счастливы видеть вас сегодня, хотя повод собраться здесь показался нам странным. Splendor Solis сегодня гуляет – и я пью за ваше ослепительное бытие!