Один толстый англичанин
Шрифт:
Ожидая начала, Роджер обратил внимание, что, пока они с Колгейтом стояли у окна в величественном, обшитом массивными панелями зале, вокруг них успела собраться полдюжина юношей и девушек. Для второкурсников или старшекурсников, или кем там они были в Будвайзерском колледже, штат Пенсильвания, они выглядели вполне сносно – не окончательными варварами. Никто не жевал жвачку, не курил десятицентовой сигары, не носил енотовой шубы, не пил кока-колу и не жевал гамбургер, не нюхал героин и не смотрел телевизор, никого не грабил и не ездил на «кадиллаке». Вполне типичные представители культурного меньшинства. Правда, кое-кто из них, должно быть по собственной инициативе, присоединился к компании, чьим гостем он был и благодаря чьему гостеприимству уже успел выпить первый стакан, но иначе они, возможно, и не попали бы сюда, а Роджеру хотелось иметь аудиторию, пусть и не слишком большую, которая бы услышала то, что он собирался сказать отцу Колгейту. Одна из них,
Священник закончил рассуждать о предусмотрительности и теперь завел не менее нудную песнь об ответственности. И то и другое, изрек он, обязаны быть осознанными. Роджер подождал, пока его противник закончит с объяснением первого из двух альтернативных определений этого слова – отличный момент, чтобы прервать человека, – и сказал громко и быстро:
– Честно признаюсь, святой отец, даже и не знаю, что поражает меня больше всего: ваше ли пристрастие к затасканным истинам или ваш незрелый гуманизм. Послушать вас, так можно вообразить, что Бог – это нечто вроде президента корпорации, который придерживается строгих взглядов относительно коллективной морали, духовной общности и тому подобной ерунды. Озабоченный созданием здоровой творческой атмосферы в подведомственном коллективе. Лояльность сверху, лояльность снизу, лояльность со всех сторон. Вбивающий идиотские прописи, призывая при этом: думайте. Одна большая счастливая семья, каждый член которой живет припеваючи. Религия, которую, как я понимаю, ваш брат называет доверительной беседой, – в одном отношении действительно лишь красивая фраза. Седовласый старец, восседающий на верхнем этаже, коему ведомо все, что творится в его организации, и всегда имеющий достаточно времени, чтобы выслушать любого с его наболевшими проблемами, даже если тот простой уборщик или лифтер. Сверхъестественное существо, низведенное до человеческого масштаба.
Не оборачиваясь и не переставая говорить, Роджер молниеносно схватил в каждую руку по стакану с подноса, который проносила мимо чернокожая девушка в белом переднике. Обеспечив таким способом себя спиртным, один стакан он поднес к губам, приготовясь выпить, а другой пока – но ненадолго – поставил на полку рядом.
– Неужели, – говорил он, – неужели ваше воображение столь скудно и вы просто не способны представить, что это такое – невероятный страх и ужас перед непостижимым? Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что мы связаны с Богом узами страха, и гнева, и возмущения не менее крепко, чем узами любви? Знакомо ли вам чувство отчаяния? И что дает вам право считать, будто вам ведомы Его чувства по отношению к нам? Я не утверждаю, что это мало похоже на любовь, я просто этого не знаю, но если это любовь, то какая-то странная, не так ли? Очень странная. Но, как мне кажется, не стоит ожидать, чтобы вы обращали на это внимание. Нет, ваши чувства расфасованы, разложены по полочкам в холодильной камере с кондиционером, где им не грозит соприкосновение с жизнью. Никто не может сказать, что вы оторваны от современного мира, святой отец, тут я отдаю вам должное. Могу признаться, что я скорее завидую вам с вашими ризами из роскошных магазинов на Пятой авеню, с вашими причастниками, имеющими особнячки в пригороде, вашим неоновым Иисусом и страдающими от похмелья кающимися грешниками. И чем только вы их берете? Тем, что после первых трех каждое следующее мартини пьете во славу Девы Марии? Что ж, это, должно быть, забавно. Одна беда – вы упорно называете все это религией. Или и от этого вы тоже отказались?
В этот момент раздался чей-то голос. Знакомый не то чтобы до боли, но слишком хорошо. Ирвин Мечер! Это он подошел незаметно и встал рядом с Роджером.
– Очень впечатляющая речь, сэр, вот только жаль, что заранее заготовленная. Не помешало бы добавить ей чуточку спонтанности, а, как считаете?
– Какого черта вы здесь делаете? – воскликнул Роджер с неподдельным удивлением.
– Как член «Ро Эпсилон Кай»… извините, мистер Мичелдекан, я, видите ли, являюсь членом общества, которому принадлежит этот дом, и потому, услышав, что вы находитесь среди приглашенных, естественно, поспешил прийти, чтобы возобновить наше знакомство… Позвольте представить вам моих друзей. Вы, конечно, помните, я рассказывал вам о мистере Мичелдекане из Англии? Так вот, он перед вами. Знакомьтесь, мистер Мичелдекан: Том Шамвей, Принс Каслмейн, он у нас руководит радиостанцией, Эд Хирш, наш великий защитник – нет, не адвокат, а футболист, защищает ворота, мистер Мичелдекан, – это Джон Пейдж и Пит Хаблер. Сэр,
– Боже правый, конечно нет! Мне сказали, что я буду иметь возможность подкрепиться часов в шесть или без четверти семь, а до того времени я как-нибудь управлюсь и сам – выпивку уже разносят; но боюсь, если я час буду пить, то и закусывать потом скорее всего буду долго. А позже я обедаю с профессором Пэрришем и его друзьями, которым он хочет меня представить. Так что – нет, нет.
Роджер обнаружил, что, вынужденный переключиться на Мечера и его компанию, перестает быть центром внимания и теряет свою аудиторию, включая девушку в мужской рубашке и служителя Божия. Колгейт с чрезвычайно довольным видом внимал похвалам в свой адрес: как, мол, он был хорош, как фотогеничен, когда стоял вот так, не отвечая на обвинения Роджера, а только смотрел на него, время от времени медленно и молча покачивая головой. Этим можно было воспользоваться, сделай Колгейт хоть слабую попытку возразить или опровергнуть его. Тогда Роджер не оставил бы от него мокрого места. Но вообще говоря, Колгейт уже получил, что заслуживал. Тем не менее теперь перед Роджером стояла задача придумать, как отомстить Мечеру за то, что тот не дал ему закончить обвинительную речь.
– Знаю, мистер Мечер, что иногда я поражаю вас своей, так сказать, недостаточной быстротой ума, – сказал Роджер, открыв серебряную табакерку и беря понюшку «Георга IV», – но все-таки хотелось бы, с вашего позволения, вернуться к тому, что вы говорили минуту назад. Не могли бы вы, если не слишком затруднит, пояснить, что имели в виду? Простите мое желание понять то, что вам, полагаю, кажется предельно ясным, – такая уж у меня слабость, не судите строго.
На месте Мечера Роджер парировал бы выпад, постаравшись сделать вид, что уже забыл, о чем шла речь, но Мечер мгновенно ответил:
– Отчего же, конечно могу. Дело не в том, что мы с вами слишком расходимся, я имею в виду в чем-то самом существенном. Или вернее так – я не очень точно выразился: кое-что из того, о чем вы тут говорили, мне весьма и весьма близко. Мои возражения касаются лишь того, как вы это делаете, – на мой взгляд, в вашей речи чересчур много театрального. Создается впечатление, будто она отрепетирована. А это значит, что, возможно, она и в самом деле отрепетирована. Как и многие ваши поступки, мистер Мичелдекан, говорю это со всем уважением к вам. Дальше: я не считаю преступлением, когда люди не похожи на меня; я бы сказал, что я не менее терпим, чем вы. Просто мне нравится, когда люди ведут себя естественно, не стараются все время произвести впечатление на других. По мне, так и должны вести себя обычные люди, которые живут, не сдерживая своих порывов. Но – еще раз прошу простить мне мою смелость – не думаю, что такое случается с вами часто. Ведь этот пастор не задел вас по-настоящему; вы просто разыгрывали обычный спектакль. Причем такой, какой Грэм Грин, ваш соотечественник, разыгрывает куда лучше.
Покуда Мечер говорил, Роджер медленно и задумчиво доставал из кармана пиджака портсигар свиной кожи, так же медленно и задумчиво извлекал сигару, надеясь своими действиями загипнотизировать соперника. Это ему почти удалось: окружающие как зачарованные следили за ним, вот только Мечер не поддался на уловку.
– Вы обвиняете меня в неискренности, мистер Мечер? – спросил Роджер елейно.
– Ну что вы, конечно нет, мистер Мичелдекан, это было бы слишком большой дерзостью с моей стороны. Самое большее, в неискренности неосознанной. Как можно! О том, что стоит за вашими словами, я сужу, исходя из ваших же слов. А как вы говорите – это же, по-моему, настоящий спектакль. Дело в форме речи, которую вы предпочитаете.
– О черт, Ирв, – вырвалось у молодого человека по фамилии, кажется, Хирш, – полегче, ради Бога!
– Неужели вы считаете, мистер Мечер, – спросил Роджер, – что вы, с вашим ограниченным в силу понятных обстоятельств опытом общения на настоящем английском языке, вправе рассуждать о… запамятовал, как это там на вашем «янкише»? Форма речи?
Мечер засмеялся и долго не мог остановиться.
– Да, это так, сэр, я и вполовину столько не общался, сколько вы, ни на каком языке, но с одной оговоркой… Как коренной американец, сохраняющий все свои умственные и физические способности, я имею полное право утверждать, что являюсь в такой лее мере носителем английского языка, что и вы. Больше того, могу, гм, просто сообщить вам следующее: общепризнанно, в том, что касается развития языка, Соединенные Штаты занимают лидирующие позиции, Англия лее, к великому сожалению, пребывает на задворках…
– Сукин ты сын, Ирв, – снова не выдержал Хирш, – ты же в семинаре у доктора Банга, а такое впечатление, что совершенно ничего не…
– Ты имеешь в виду, что многомудрый доктор никак на меня не повлиял, Эд? – спросил Мечер. – Повлиял, во всяком случае косвенно.
– Черт возьми, Ирв, я этого не говорил, я только имел в виду, что тошно слушать, как…
– Я лично ничего против него не имею. – Мечер посмотрел на Роджера и добавил: – Тем более что губа у него не дура, жен выбирать он умеет.