Один в Берлине
Шрифт:
Стоя на полу камеры, она нюхает пальцы — сильный запах горького миндаля. Моет руки, ложится на нары. Она до смерти устала, ей кажется, будто она избежала огромной опасности. Засыпает она быстро. Спит очень крепко, без сновидений. Просыпается освеженной.
С этой ночи № 76 больше не давала повода для выговоров. Была спокойна, весела, прилежна, приветлива.
Она почти не думала о тяжкой смерти, думала лишь о том, что не обесчестит Отто. А порой, в минуты уныния, вновь слышала голос старого советника апелляционного суда Фромма: «Не бойтесь, дитя мое, только не бойтесь».
Она
Превозмогла страх.
Глава 70
Пора, Квангель
Еще не рассвело, когда надзиратель отпирает дверь камеры Отто Квангеля.
Квангель, пробудившись от крепкого сна, жмурясь смотрит на шагнувшую в камеру крупную черную фигуру. Секундой позже сна уже ни в одном глазу, сердце бьется учащенно — он понял, что означает эта крупная, безмолвная фигура в дверях.
— Пора, господин пастор? — спрашивает он, а сам уже хватается за одежду.
— Пора, Квангель! — отвечает священник. И спрашивает: — Вы готовы?
— Я в любую минуту готов, — отзывается Квангель, касаясь языком ампулы во рту.
Он начинает одеваться. Движения его спокойны, неторопливы.
Секунду оба молча глядят друг на друга. Пастор — человек еще молодой, ширококостный, с простым, пожалуй, немного глуповатым лицом.
Не ахти какой, решает Квангель. Не чета доброму пастору.
Пастор же видит перед собой долговязого, усталого мужчину. Лицо с резким птичьим профилем ему не нравится, пытливый взгляд темных, странно круглых глаз тоже, как не нравится и узкий бескровный рот с крепко сжатыми губами. Однако священник берет себя в руки и говорит как можно дружелюбнее:
— Надеюсь, вы примирились с этим миром, Квангель?
— А мир достиг примирения, господин пастор? — в свою очередь спрашивает Квангель.
— Увы, пока нет, Квангель, увы, пока нет, — отвечает священник, и его лицо старается выразить огорчение, какого он не испытывает. Опустив этот пункт, он продолжает: — Но вы примирились с Господом, Квангель?
— Я в Господа не верю, — коротко отвечает Квангель.
— Как? — Резкое заявление чуть ли не испугало пастора. Помедлив, он продолжает: — Ну что же, коль скоро вы, возможно, не верите и в своего личного бога, то вы, наверно, пантеист, Квангель, так?
— А что это?
— Ну как же, ясно ведь… — Пастор пытается объяснить то, что ему и самому не вполне ясно: — Мировой дух, что ли. Все вокруг — Бог, понятно? Ваша душа, ваша бессмертная душа вернется в лоно великой мировой души, Квангель!
— Все вокруг — Бог? — переспрашивает Квангель. Уже одетый, он стоит возле нар. — Гитлер — тоже Бог? Убийство — Бог? Вы — Бог? Я — Бог?
— Вы поняли меня превратно, полагаю, нарочито превратно, — раздраженно отвечает священник. — Но я здесь не затем, Квангель, чтобы вести с вами религиозные дискуссии. Я пришел приготовить вас к смерти. Вы умрете, Квангель, через несколько часов. Вы готовы?
Вместо ответа Квангель спрашивает:
— Вы знали пастора Лоренца из следственной тюрьмы при Народном трибунале?
Пастор, снова выбитый из колеи, сердито говорит:
— Нет, но я о нем слышал. Смею сказать, Господь вовремя
Квангель пристально посмотрел на священника:
— Он был очень хороший человек. Многие узники наверняка думают о нем с благодарностью.
— Да! — воскликнул пастор, уже не скрывая злости. — Потому что он вам потакал! Он был очень слабым человеком, Квангель. Слуга Господень обязан в военное время быть борцом, а не слабым соглашателем! — Он снова опомнился. Быстро глянул на часы. — У меня для вас всего восемь минут, Квангель. Есть и другие из ваших товарищей по несчастью, которые, как и вы, отправятся сегодня в последний путь, и я должен дать им пастырское утешение. Давайте помолимся…
Священник, ширококостный, неуклюжий крестьянин, вынул из кармана белый платок, осторожно развернул.
Квангель спросил:
— Вы и женщинам перед казнью даете свое пастырское утешение?
Насмешка была запрятана так глубоко, что пастор ее не заметил. Он расстелил белоснежный платок на полу камеры и равнодушно ответил:
— Женщин сегодня не казнят.
— Может, вы помните, — упрямо продолжал Квангель, — в последнее время вы не навещали некую Анну Квангель?
— Анну Квангель? Это ваша жена? Нет, безусловно нет. Я бы запомнил. У меня прекрасная память на имена…
— У меня к вам просьба, господин пастор…
— Так говорите, Квангель! Вы же знаете, времени в обрез!
— Прошу вас, не говорите моей жене, когда придет ее черед, что меня казнили раньше. Скажите ей, пожалуйста, что меня казнят в тот же час, вместе с нею.
— Но ведь это ложь, Квангель, и как служитель Господень я не вправе нарушать восьмую заповедь.
— Значит, вы никогда не лжете, господин пастор? Никогда в жизни не лгали?
— Надеюсь, — сказал пастор, смешавшийся под насмешливо-пытливым взглядом собеседника, — надеюсь, я всегда в меру моих слабых сил старался соблюдать заповеди Господни.
— И заповеди Господни, стало быть, велят вам отказать моей жене в утешении, что она умирает в один час со мной?
— Я не могу быть лжесвидетелем на ближнего моего, Квангель!
— Жаль, жаль! Вы никакой не добрый пастор.
— Что?! — вскричал священник, полурастерянно, полуугрожающе.
— Господина пастора Лоренца вся тюрьма называла добрым пастором, — пояснил Квангель.
— Нет-нет, — со злостью бросил пастор, — я вовсе не стремлюсь получить от вас это почетное прозвище! Я бы назвал его позорным! — Он опомнился. С шумом пал на колени, прямо на белый платок. Указал на место подле себя на темном полу камеры (белого платка хватало лишь для него самого): — Преклоните колени, Квангель, помолимся!
— Перед кем мне преклонять колени? — холодно спросил Квангель. — Кому молиться?
— О-о! — сердито вскричал пастор. — Не начинайте сызнова! Я потратил на вас уже слишком много времени! — Стоя на коленях, он посмотрел на человека с жестким, злым лицом. Пробормотал: — Все равно я свой долг исполню. Помолюсь за вас!
Он склонил голову, сложил ладони, закрыл глаза. Потом резко выдвинул голову вперед, широко открыл глаза и вдруг закричал, да так громко, что Квангель испуганно вздрогнул: