Один в толпе
Шрифт:
Он понял, что теперь ему на это наплевать. Впрочем, как и на все остальное.
И от этого ему было не по себе.
Белинда, тихонько вздохнув во сне, перевернулась со спины на живот, подтянула под себя ноги. После ужина, когда он встал из-за стола и сказал, что идет спать, она решила идти с ним, и переубедить ее было невозможно.
Оставшись с Коулом наедине, Белинда стала его раздевать, сказав, что ему необходим массаж, чтобы «расслабиться и спать крепко». Оба отлично понимали, что имеется в виду. Раньше мастерство ее никогда не подводило, она и сейчас рассчитывала на успех, тем более после стольких
Однако на сей раз ничего подобного не произошло.
Они решили списать неудачу на его состояние – едва она касалась его спины или бедра, ему хотелось кричать.
На лице тоже было несколько болезненных участков. Особенно его мучили два шрама – на виске и над глазом. После аварии врачи велели ему на полгода отказаться от контактных линз, а очки порой казались ему свинцовыми – такой тяжестью они давили на нос. Тогда он снимал их и погружался в мир нечетких очертаний и расплывчатых линий.
Бритье превратилось в пытку. В тех местах, где чувствительность была утеряна, он резался до крови, а где боль ощущалась остро, было невозможно коснуться кожи не только бритвой, но и рукой. Он и решил отрастить бороду, так раздражавшую всех окружающих.
Разговоры о собственном здоровье надоели ему хуже горькой редьки. Он никому не стал объяснять, почему отрастил бороду. Самым прилипчивым заявил, что со временем сбреет. Врач говорил, что повышенная чувствительность кожи пройдет не раньше чем через несколько недель, а то и месяцев, а в худшем случае останется на всю жизнь.
Ну и что, что он выглядит чуть иначе, что голос изменился, что он прихрамывает и не выносит, когда до него дотрагиваются. Главное – он жив.
Странно, он может произнести эти слова вслух, он верит в это, но чувств никаких не испытывает. Что-то было потеряно. Он жив, но как бы не совсем.
Он закрыл глаза и стал прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи. Стрекотали сверчки, квакали лягушки, перекликались какие-то ночные птицы. Удивительно, но раньше он ничего этого просто не замечал, хотя шум за окном стоял такой, что и мертвый бы проснулся.
Мертвый бы проснулся... Какая избитая фраза. А на самом деле почему бы и нет? Наверное, мертвецы не так зациклены сами на себе, как он сейчас. Черт, и лезет же в голову всякая чушь!
И тут он различил какие-то новые звуки, совсем непохожие на остальные. Что это, он догадался только через несколько секунд. Он спустил ноги с кровати, взял с ночного столика очки и тихо, чтобы не разбудить Белинду, встал и подошел к окну.
Отодвинув штору, Коул взглянул вниз. Рэнlи, уже отведший руку назад и приготовившийся к запуску следующего снаряда, посмотрел на брата. Коула охватило странное чувство – ему Показалось, что время вернулось на двадцать лет назад. Ему снова одиннадцать, и повторяется та самая ночь, когда они с Рэнди сбежали из дому. Только тогда под окнами стоял он, Коул. Коул открыл окно и высунулся наружу.
– Не знаю, что ты пил, но тебе точно хватит.
– С ужина – ни капли. – Рэнди говорил негромко, так, чтобы его слышал только Коул. – Спускайся,
Коул взглянул на Белинду. Шум нисколько ее не потревожил. Да ведь она, кажется, принимала снотворное, так что проспит часов до одиннадцати утра. Что ж, одним препятствием меньше.
– Что это взбрело тебе в голову? – спросил он, уже особо не остерегаясь.
– Сюрприз.
Коул вспомнил, что Рэнди приехал сюда, нарушив обещание, данное отцу. Пожалуй, стоит подыграть брату. Высунувшись по пояс из окна, он стал преувеличенно сосредоточенно искать способ спуститься вниз. Чуть ниже окна проходила декоративная балка, прибитая для того, чтобы замаскировать одну из переделок, которым старый дом, видно, подвергался неоднократно. В полуметре от нее проходила водосточная труба. Это крыло дома было построено давно, поэтому Коул и решил, что сделаны они на совесть – не чета нынешним.
– Ну, не знаю...
– Послушай, я же не предлагаю тебе бежать навсегда. Речь идет об одной-единственной ночи. Давай надевай штаны. Жду тебя у крыльца. – Рэнди швырнул неиспользованные камешки на клумбу под окном. – Будь добр, спускайся поосторожнее, не дай бог, кого разбудишь.
Коул вдруг понял, что идея смыться на ночь нравится ему с каждой секундой все больше и больше. Он отошел было от окна, но тут же вернулся и, высунув голову, громко прошептал:
– Рэнди, стой, где стоишь.
– Ты что, с ума сошел? – изумился Рэнди.
– Вот это мы сейчас и выясним. – Коул быстро натянул на себя джинсы, футболку и спортивные тапочки, стараясь не замечать того, что от нехитрой процедуры одевания начал задыхаться, словно пробежал пять миль с полной выкладкой. Он снова вернулся к окну, перекинул ногу через подоконник и уперся в балку.
Рэнди выпучил глаза:
– Господи, кажется, это проклятое дерево тебе не только мордашку попортило, у тебя теперь и мозги набекрень. Ты соображаешь, что делаешь?
– Знаешь, я тут на досуге понял – моя главная проблема как раз в том, что я слишком много думаю. – Коул осторожно надавил на балку. Кажется, выдержит.
– Коул, угомонись, – всерьез забеспокоился Рэнди. – Не идиотничай!
– Тсс! – Коул показал пальцем на окно соседней комнаты. – Ты что, хочешь, чтобы Фрэнк выскочил во двор и усТройл нам головомойку? Молчи. – Он перекинул через подоконник вторую ногу и стал осторожно двигаться к трубе. Уже отойдя от окна, Коул вдруг услышал такой знакомый голос из детства, шептавший ему, что стоит только раскинуть руки – и полетишь. Но он поборол искушение, только горько усмехнулся, вспомнив, что когда-то, лет в семь, он действительно верил: достаточно чего-то сильно-сильно захотеть, и ты это получишь. Тогда его ждало жестокое разочарование. Рэнди нервно расхаживал по лужайке:
– Черт бы тебя побрал, Коул, ну что ты творишь?
Коул взглянул вниз и усмехнулся.
– Старик, это была не моя идея. Мне такое безрассудство никогда бы в голову не пришло, Ты что, забыл, какой я осторожный и рассудительный? – Все еще держась кончиками пальцев за подоконник, он потянулся свободной рукой к трубе, но не достал, и с замиранием сердца понял, что не хватает еще сантиметров двадцати. Благоразумие подсказывало, что стоит вернуться. Он глубоко вздохнул, а потом внезапно рассмеялся и спросил: