Один за двоих
Шрифт:
— Гранаты!
Выдираю чеку, выжидаю две секунды и бросаю в открывшийся проем, ребята повторяют за мной. Закидываем гранатами каземат и ждем. Страшный грохот, земля под ногами ходит ходуном, будто сам Сатана вознамерился выбраться из преисподней.
Врываюсь в очищенное помещение каземата. Бойцы деловито осматривают, есть ли кто живой и целы ли орудия.
— Йохан, Йорих, остаться здесь и вести огонь по второму ДОТу, Гера, за мной.
Под прикрытием своих мы пробираемся ко второй огневой точке, спина холодеет при мысли, что могут быть еще скрытые
И снова по воронкам от снарядов ползем вперед.
— Гера, дверь!
Бородач послушно прикрепляет к замаскированной под скалу бронированной двери кусок пластита. Прижимаю голову к камню, внушительный обломок стены попадает по шлему. В наушнике раздается голос Сергея:
— Как дела, Дан?
Едва открываю рот, раздается стрельба где-то неподалеку. Да что за черт! Сколько их тут?! Отправляю туда расчет, здесь им все равно делать нечего, а сам натягиваю респиратор.
— Гера, прикрой.
Бросаю в рваный зев ДОТа две газовые гранаты и прыгаю следом. Первый же попавшийся получает ногой в живот, сбивает второго. Открываю огонь, очередь косит противника, а те, кто успевает выскочить в проем, попадают в ласковые объятья Георгия. Наконец, все заканчивается. В наушнике что-то трещит, видно, помехи. Над полом, над телами врагов вьется пыль. Осматриваю каземат: артсистемы прошлого поколения, ящики боеприпасов к ним — весьма неплохо.
Выбираюсь наружу, голова будто разламывается на части — здорово меня оглушило.
— Гера!
Ноги едва не подкашиваются от увиденного — здоровяк Гера лежит опрокинутый навзничь, шлем пробит выстрелом в упор, над переносицей черное отверстие от пули, кровь двумя темными струйками растеклась по лицу, заполнила глазные впадины. Рядом валяется убитый враг. Но не это страшно — возле мертвецов стоит Шику, мой Шику… Я выдергиваю винтовку из так и не разжавшихся рук Геры. Мне не надо даже смотреть, я знаю, что у него просто-напросто заклинило патрон в стволе.
Яростно щелкаю микрофон шлема, пытаясь восстановить связь, и, наконец, сквозь немыслимые помехи ловлю нужный канал.
— Рядовой Хольд, доложите обстановку.
— Господин командир отделения, — раздается голос Йохана, — огонь по цели прекращен, занимаемся погрузкой снарядов.
Остается надеяться, что никто ЭТОГО не видел: артиллеристы расстреливали ДЗОТ, а близнецы таскали ящики с боеприпасами.
— Нар-одар! — Шику опускается на колени, прижимая к груди винтовку.
— Заткнись, бестолочь, — устало произношу я, — только попробуй проговориться, нас обоих разорвут на кусочки.
Шику судорожно сглатывает, на тонкой, как у гусенка, шее дергается кадык. Кивает, но в убийстве ничуть не раскаивается, его беспокоит лишь то, что он расстроил своего кумира.
Вызываю Сергея:
— Командир, — докладываю я, — приказ выполнен, огневые точки противника уничтожены.
— Потери?
— Один человек. Засада нарьягов, применили магию.
Молчание.
— Ты не ранен, Дан,… у тебя такой голос?
— Чуточку оглушен.
— Немедленно
=== Глава 17 ===
Оглушило меня не чуток, только я в разгаре боя этого не заметил. Пока шел до наших позиций в рощице, в глазах начало темнеть, и я почти рухнул возле ног Сергея. Меня подхватили, сдернули шлем, липкий от крови, бережно потащили куда-то.
Помню, как болтало в командирской БМД, казалось, что каждый трак вдавливается не в лесную землю, а в мою несчастную башку. Но нет худа без добра, зато мне не пришлось объяснять про Геру, думал я, то и дело выныривая из глухого беспамятства.
Как прибыли в селение, помню смутно. Были какие-то голоса, целый гул, нет, девятый вал голосов и громкий женский плач (кто же может так обо мне плакать?), отвратная вонь нашатыря и качающееся небо.
Просыпаюсь в избе Веры, в углу, за ситцевой шторой. У моих ног сидит Таня, лицо бледное, с красными, как у кролика глазами. Что случилось? Кто-то умер? Так и спрашиваю, со стоном приподнимаясь на локте. Она подпрыгивает от моего голоса, глядит, как на ожившего покойника.
— Ой, мамочки! — восклицает, сложив ладошки на груди. — Очнулся, Господи, спасибо!
— Таня, ты чего такая… Ревешь что ли? Танюшка, не плачь! Не надо же…
Она не слушает мое бормотание, прижимается к груди:
— Все думали, ты умрешь! — навзрыд. — Дан, никто не надеялся… Я так боялаааааась…
— Не реви, — смущенно утешаю ее, — пулю для меня еще не отлили, чтоб убить имперского десантника, такой ерунды слишком мало.
Танюшка всхлипывает, но уже успокоенная, просто от избытка чувств. Я падаю на подушку, голова тяжелая, словно внутрь через воронку залили свинец.
— Отец велел позвать его, если ты очнешься, — говорит Таня, — но можно… я попозже ему скажу? А пока посижу с тобой?
— Можно, — шепчу, закрывая глаза, — сиди, а я подремлю.
Я сижу на подоконнике, подтянув колени к груди. За окном настоящий оримский дождь: густая беспросветная пелена мороси, стекающие с крыши, струйки звенят в водосточной трубе. Дую на стекло и вывожу пальцем букву V, пририсовываю к ней двойку и украшаю вензелями.
Корд, я ужасно устал, запутался так, что распутывать нет ни сил, ни желания. Мне не хватает твоих звонков с другого конца света, наших редких ночных разговоров, после которых все непонятное выстраивается в стройную логическую схему. Я скучаю.
— Здравствуй, Дан.
Ты возникаешь рядом, кладешь руку на плечо, и все сразу становится неважно.
— Так, — провожу рукой по лбу, — почему я опять тебя вижу? Снова бред?
— У тебя черепно-мозговая травма.
— Отличный способ тебя увидеть: посильнее долбануться обо что-нибудь твердое, — замечаю я.
— Совсем необязательно, — ты едва сдерживаешь смех, — достаточно просто захотеть.
— Как просто! Взял и захотел! Ты понимаешь, что я ничего на свете не желаю больше, чем оказаться сейчас с тобой! — взрываюсь я.