Один за двоих

Гай Юлия

Ошеломленный свалившейся на меня правдой, я не знаю, как поступить. Только сейчас я, наконец, понял, для чего ты отправился в Нарланд и кого защищал своим молчанием. Твоей целью было наладить агентурную сеть, и ценой твоей жизни она работала до самого конца войны. Благодаря Педро имперские войска накрыли почти все военные базы Нарголлы, а сбежавший Ромари Алвано сидит в лесной землянке без надежды выбраться живым.

Локоть Педро врезается мне в солнечное сплетение неожиданно сильно. Юноша выворачивается из захвата и тут же раздается выстрел.

Все происходит так быстро, что я ничего не успеваю сделать. Ноги Танюшки подгибаются, Алвано толкает девочку

на пол, она падает мешком, безвольная и, кажется, уже не живая. Снова грохот выстрела; командир так близко, что я чувствую его горячее дыхание на своей щеке. Тонкое тело подростка вздрагивает и бьется в моих руках. Пронзительный крик переходит в жалобный стон, чуть ли не плач. И воцаряется тишина. Я опускаю скрюченное тело Педро на пол, и поднимаюсь рывками, будто у меня не суставы, а металлические шарниры. Больше, кроме нас, в землянке не осталось живых. Больше у меня в душе не осталось ничего живого.

Убитые дети переполнили чашу грехов командора Нарголлы. Пусть свершится не месть, но суд!

Алвано стоит напротив. Он похож на демона, запертого по недоразумению в тело человека: на жутко перекошенном бледном лице живут лишь черные угли глаз. Не надеясь ни на что, спускаю курок и вздрагиваю от звука двойного выстрела. Пороховой дым резко бьет в ноздри, Алвано, лишь на мгновение замедлившийся, чтобы оттолкнуться от стола, обрушивается на меня. Я падаю, здорово прикладываясь затылком, а он, чудовищно тяжелый, валится на меня сверху. Я судорожно пытаюсь вдохнуть, в голове шумит, перед глазами кружится оскаленное лицо моего убийцы. Губы Алвано шевелятся, будто в замедленной съемке. Я попал в него, почему он не умирает?

Я силюсь скинуть его, но силы утекают куда-то, руки, упирающиеся в грудь командора, слабы, как лапки котенка.

— Райт, — хрипит Алвано, страшно выкаченные глаза стекленеют, рука с револьвером медленно-медленно тянется к моему лицу.

— Ве-рнись от-куда при-шел…

Дуло упирается мне в правый глаз, я судорожно дергаюсь, но горстки собранных сил не хватает, чтобы стряхнуть с себя врага. Вот и все.

Нет, жизнь не проносится перед моим мысленным взором, и ни о чем не жалею, и страх смерти атрофировался за ненужностью. Я вспоминаю лица тех, кого не сумел защитить: Танюшку, за которую поручился перед Сергеем; Макса и Йохана, поверивших мне, Веньяра, помогавшего изгою просто за спасибо, и Шику, который отныне остается один в жестоком чужом мире, маленький, беззащитный и дико гордый.

Алвано спускает курок и… ничего не происходит. Командор рычит, в груди его клокочет кровь вперемешку с яростью. Белое, как тарелка, лицо кружится перед глазами, словно раскрученный руками хулигана глобус. Неожиданно сильная боль пронзает внутренности и не дает сделать ни вдоха, ни выдоха.

Ромари Алвано тянется, стискивает мне горло, пальцы сжимаются на моей шее, и в этот миг его голова тяжело падает лбом мне по носу. Мой враг всем весом наваливается на меня. И сквозь искры в глазах я понимаю, что все, наконец, закончилось. Командор Алвано больше никогда никого не убьет.

Некоторое время я не шевелюсь и лежу с закрытыми глазами. Я точно ранен. Мне больно, но не так чтобы нельзя было стерпеть. Так бывает, если прострелят руку или ногу. Но пуля в живот — это почти всегда смертельно. Прислушиваюсь к своим ощущениям: боль затихает, но крови так много, что куртка промокла насквозь, выдыхать легче, чем делать вдох. Интересно, сколько у меня остается времени: пять минут, семь… надо успеть.

Не в силах сбросить с себя мертвого врага, потихоньку выползаю из-под него. Башка Алвано

со стуком падает на пол, потом сдвигаю плечи, и дышать становится легче. Зато боль вцепляется в живот, будто рассвирепевший питбуль. Прижав к ране ладонь, поворачиваюсь на бок и долго отдыхаю, пережидая темноту в глазах и мелкую заячью дрожь в груди. Когда немного проясняется, ползу к выходу. Правая нога действовать отказывается, легонько толкаюсь левой, морщусь от боли, что стала невыносимой, но продвигаюсь с упорством обреченного.

Дальняя дорога Вьется на закат Потерпи немного Раненный солдат…

Ветер бросает в лицо горсть снежинок, я почти возле рифленых ботинок Веньяра. Только бы я не ошибся в расчетах. Пока ощупываю куртку танкиста, прижимаю голову к его груди. Мне чудится биение сердца, но, может, это шум в ушах от потери крови. Подношу к губам вожделенный передатчик:

— Ба-за, ба-за, — онемевший язык не желает слушаться, — квад-рат семь три-над-цать, квад-рат семь три-над-цать…

Может быть, хоть кого-то успеют спасти.

Силы иссякли, теперь уже окончательно. Сворачиваюсь в комочек, трясущийся от холода. Корд, я во всем — твой брат, и тоже умираю в занюханном Нарланде с дыркой в животе.

Далека дорога Под стальным огнем Потерпи немного Скоро отдохнем.

=== Главы 69–70 ===

Глава 69

На крыльце большая лужа, дождь льет, не переставая, уже сутки. Хотя для Оримы это скорее закономерность, чем исключение. Дверь отчего-то приоткрыта, в щель из дома вытекает струйками тепло. Я хватаюсь за мокрую ручку, толкаю и замираю, едва не оглушенный жутким скрипом петель. Такое ощущение, что их не смазывали столетиями.

— Корд!

Мне никто не отзывается. Уснул ты что ли? А почему бы, собственно говоря, и нет.

В доме полумрак, зябко повожу плечами — даже снаружи не так холодно, а здесь, как в склепе. Ну конечно: окна на кухне и в гостиной распахнуты настежь. Дождь стучит по подоконникам, брызжет на пол, сквозняк гуляет по комнатам, вздувая шторы парусами.

— Корд, ты зачем окна открыл? Холодно же.

Я с детства не терпел духоты и любил спать с открытыми окнами. Но за тобой этого не замечал. Странно, что ты ушел наверх, не закрыв створки. Ну и потоп тут теперь!

Включаю торшер, теплый свет обнаруживает плачевную картину полного разгрома: лужи на полу, ковер со стороны окна основательно намок, старый пожелтевший номер «Ориматаймс», видимо, долго мотало ветром по комнате. Там и здесь валяются отдельные листочки газеты. Спешу накрепко закрыть окна, подумав, расправляю портьеры, иначе рискую получить выговор от миссис Смит, нашей экономки.

От электрического камина в гостиной довольно быстро становится тепло. Я с облегченным вздохом падаю на диван, чувствуя приятную расслабленность. Теперь-то мне точно не надо никуда уходить, я вернулся домой, и дом принял меня. Рассеянный взгляд скользит по шелковым обоям с крупными цветами, по светлым легким занавесям, у окна старое кресло, которое принадлежало деду, следом отцу и, наконец, тебе. Плюшевая обивка обтерлась и потускнела, но массивное кресло, словно символ власти главы семьи, все также стоит у окна.