Один
Шрифт:
Слесарь затоптал окурок и, укладывась на постель, сказал:
– - Шабаш. Больше курить нельзя.
Голодали второй день.
Вчера время ушло шутя. В лихорадочном напряжении быстро пробежали часы до самой вечерней поверки. Младший, готовясь ко сну, весело похлопывал себя по тощему животу.
– - Авось гусь с капустой приснится... Или буженина. Вот и обед будет.
– - Да, буженина -- это...
– - начал было старший, но замолчал и отвернулся носом к стене.
Утром слесарь развернул свою забытую тетрадь, сел писать. Писал до прогулки, ероша волосы и
После полудня старший нервно заходил из угла в угол. Снял свой ременный пояс, провертел в нем новую дырку и опять надел, потуже. Младший предложил читать вслух.
– - Правда... Это развлечет. Что-нибудь по истории.
Нашли книгу и долго читали о том, как где-то в Италии, в конце средних веков, один герцог низверг с престола другого, а потом отравил третьего и женился на его вдове. Но все это было очень далеко и бледно и не заставляло напрягать мысли и внимание.
– - Как-то скучно написано... А что, завтра тоже будут такие же спазмы в желудке?
– - Нет, это, говорят, проходит. Напрасно мы гуляли. Лишние движения сильно истощают.
– - А семнадцатый гулял?
– - Можно справиться.
– - Да, ведь, он может быть, не голодает. Он ничего не ответил.
– - Если голодает, то ему труднее, -- в одиночестве. Нет примера перед глазами.
– - Да, один...
К вечеру младший лежал на своей постели, уткнувшись лицом в подушку, и упорно молчал. Слесарь держался бодро. Много хлопотал, чтобы получить известия о номере семнадцатом.
И почему-то, когда стало известно, что новый не только голодает, а даже не пьет воды, пролежал целый день на койке и не захотел говорить с помощником, -- всем сделалось веселее, и притупившееся уже сознание подвига вспыхнуло с новой силой.
Младший уверял, что теперь он чувствует себя совсем хорошо...
– - Никакого голода. Только небольшая слабость. Это совсем пустяки. Завтра не пойдем на прогулку.
На третье утро, после длинной и кошмарной ночи, проснулись с тяжелой головой, -- как будто, с похмелья. Еще не открывая глаз, прислушивались с своим чувствам, со смутной боязнью чего-то рокового, приближавшегося медленно, но неизбежно.
Но чувства голода почти не было. Только в груди и под ложечкой что-то ныло тупой и слабой болью, и эта боль была так нова и неожиданно-легка, что почти забавляла.
Слесарю с вечера долго не давала уснуть одна навязчивая мысль, и теперь она вернулась, копошилась в голове, настойчиво требуя разрешения.
Так как новый не пьет, то для него на седьмой день все может уже кончиться. А они, трое, через неделю будут еще живы. Даже, пожалуй, почти здоровы. Нельзя же простую слабость и эту тупую, незаметную боль считать за болезнь?
Казаки молчали, но слесарю казалось, что они думают о том же. Лица у них хмурились, и глаза тревожно бегали с предмета на предмет, а в самой глубине расширенных зрачков застыло выражение вопроса.
И никто не решался спросить первый.
Губы трескались. Жажда чувствовалась почти все время, а наполненный водой желудок не так надоедливо ныл. Поэтому часто подходили к баку с водой и пили маленькими,
Слесарь грыз ногти. Ему казалось, что до начала голодовки он сам был лучше, и воля у него была сильнее, чем теперь. Ну, ведь нужно же спросить?
Старший достал книжку.
– - Давайте опять почитаем про герцогов.
– - К черту...
На прогулку не пошли. И никто не прикасался к коробке с табаком. От первой же затяжки тошнило.
Перед часом обеда по коридору несколько раз простучали шаги старшего помощника, потом рысью пробежал куда-то кухонный надзиратель.
Повара, мерно топая ногами, пронесли тяжелые котлы со щами для уголовных. В дверной волчок потянуло легким, едва уловимым запахом разваренной капусты.
– - Пожалуй, лучше будет все-таки, покурить!
– - вслух подумал младший и потянулся было к табаку, но в это время коридорный загремел замком, дверь открылась, и старший надзиратель внес в камеру большую миску с супом.
Слесарь побледнел.
– - Ведь вам, кажется, ясно было сказано, что мы не будем обедать.
Надзиратель сделал извиняющееся лицо, но под седыми усами у него прыгала и прорывалась наружу хитрая усмешка.
– - Не могу знать. По приказу господина начальника... Приказано обед оставить в камере. А супчик очень хорош. Извольте посмотреть.
Старший казак нагнул голову на толстой бычачьей шее и, прищурив глаза, медленно пошел к надзирателю. Слесарь угадал его намерение и уступил дорогу, чтобы не облиться брызгами горячего супа. Но надзиратель быстро отступил назад, поставил миску на пол, у порога, и, выскользнув в коридор, захлопнул дверь. Суп остался.
На его поверхности плавали, купаясь в жирном наваре, мелкие листочки свежей петрушки и ломтики поджаренного докрасна луку. Из самой середины выглядывал большой кусок говядины. И все ото очень хорошо пахло.
– - Дьяволы!
– - сказал слесарь, тщетно напирая плечом на крепко запертую дверь.
– - Так вот они на что надеются?
Старший нагнулся над миской и сочно, со звонким, чавканьем, плюнул туда, прямо на говядину.
– - Вот вам! Ешьте сами...
Младшему почему-то было немного жаль, что его товарищ плюнул. Но рот у него самого наполнялся тягучей слюной, и как будто чья-то посторонняя рука сжимала горло, так что становилось трудно дышать. Тогда он подошел и тоже плюнул, и, когда нагибался, то от вкусного, бесстыдно заманчивого запаха жирного супа ему сделалось почти дурно.
– - Пусть так он и стоит здесь!
– - решил слесарь.
– - Будет видно, что мы к нему не притронулись.
До позднего вечера метались по камере. Заниматься не могли, потому что каждая прочитанная фраза сейчас улетала из памяти. Зато фантазия работала с непривычной рельефностью, и наяву грезилось что-то, похожее на лихорадочные сны.
Проходивший с поверкой младший помощник только взглянул в волчок и пошел дальше.
Суп остыл, подернулся некрасивой сероватой корочкой. Теперь от него почти не пахло, не должно было пахнуть. Но запах, острый и крепкий, все-таки стоял в камере, наполняя рот слюной и сжимая горло нервными схватками.