Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

Аполлинер Гийом

Молниеносно затвердевший елдырь юноши покорно отдался ласкам точеных туфелек Эстель. Наслаждение его все нарастало и вылилось в сонет, который он тут же сочинил экспромтом и прочел актрисе, педальнопешеходные труды которой не прекращались до последней строки:

ЭПИТАЛАМА

Своей рукой введешь мой уд ослиный

В святой бордель предивной красоты.

Готов поклясться, что от ляжек твоих льдины

Не оторвусь, пока не кончишь ты.

На сладком твороге грудей запечатлю следы,

Беззлобные засосы, ну а средь долины

Прольются слитки спермы из тугой маслины

В лоток старателя — лоток твоей

п...ды.

О шлюшка нежная, твой зад краснеть заставит

Любой и сочный, и мясистый плод—

И шар земной, луну без уда не возьмет

Который ведь, прибавит та или убавит.

И ты не скроешь за вуалью сияющих своих очей —

Их темный блеск утопит звезды в бездонном омуте ночей.

И когда уд князя достиг предела возбуждения, Эстель опустила ножки, сказав:

— Мой князь, не допустим, чтобы он плевался в вагоне-ресторане — что подумают о нас окружающие... Разрешите поблагодарить вас за оказанную Корнелю в последних строках честь. Хотя я и собираюсь уйти из «Комеди-Франсез», все, что касается этого заведения, продолжает меня притягивать.

— Ну а что, — спросил Моня, — вы собираетесь делать после того, как сыграете перед Францем-Иосифом?

— Моя мечта, — поведала Эстель, — стать звездой кафешантана.

— Осторожнее, — предупредил Моня.

Темный месье Кларети, который топит звезды будет без конца преследовать вас судебными исками.

— Не твоего ума дело, Моня, лучше прочти-ка мне еще стихов,

перед тем как идти бай-бай.

— Хорошо, — сказал Моня и выдал экспромтом два таких изысканных мифологических сонета:

ГЕРКУЛЕС И ОМФАЛА

Омфалы

Зад

Под фаллом

Рад.

«ВОТ ОН,

Мой фалл —

Дротом

Воспрял».

«Легче,

Кобель,

Это

Не щель».

Но Геркулес

По муде влез.

ПИРАМ И ФИСБА

Фисба

Млеет,

Томный

Лепет:

«О, мой

Малыш...»

Пирам:

«Шалишь!»

Дрочит

Красу,

Лиет

Росу.

Но и она

Орошена.

— Прелестно! Дивно! Восхитительно! О, ты божественнейший пиит, пошли е...ться в спальный вагон, моя душа полна е...вым жаром.

Моня заплатил по двум счетам. Мариетта и Рогонель томно разглядывали друг друга. В коридоре Моня сунул пятьдесят франков служащему компании спальных вагонов, который пропустил обе пары в одно и то же купе.

— Договоритесь с таможней, — сказал князь мужчине в форменной фуражке, — нам нечего вносить в декларацию. Минуты, ну, скажем, за две до того, как пересечь границу, постучите нам в дверь.

В купе все четверо поскорее сбросили с себя одежду. Первой догола разделась Мариетта. Моня еще никогда не видел красотку голышом, но сразу узнал эти пышные, округлые бедра и лес растительности, затенявший набухший бугор вульвы. Соски ее стояли под стать болтам Мони и Рогонеля.

— Рогонель, — сказал Моня, — е... меня в жопу, пока я отдраю эту красотку.

Эстель на раздевание потребовалось больше времени, и когда она, наконец, осталась голой, Моня уже пристроился по-собачьи к Мариетте и вовсю шуровал в ее влагалище, а та, вне себя от наслаждения, подмахивала своим большущим задом, который при каждом взмахе звонко шлепался Моне о живот. Рогонель засунул свою короткую толщенную коряжку в растянувшийся под его напором задний проход Мони, и тот заорал: «Свинья железнодорожная! Мы не сможем сохранить равновесие». Мариетта клохтала как курочка-несушка и шаталась,

будто пьяная. Моня, обхватив милашку руками, мял и плющил ее груди. Он восхищался красотой Эстель, чья сложная прическа выдавала руку незаурядного парикмахера. Это была современная женщина в полном смысле этого слова, ее завитые волосы удерживали вместе черепаховые гребни, цвет которых замечательно гармонировал с обесцвеченными по последнему слову науки волосами. Обворожительным было и тело. Нервная жопка чуть вздернута вверх весьма вызывающим образом. Умело подкрашенное лицо придавало ей вид шлюхи самого высокого полета. Груди слегка свисали, но это шло им как нельзя лучше, они были маленькие, чуть тощенькие, в форме груш. На ощупь же — нежные и шелковистые, можно было подумать, что дергаешь за вымя кормящую козочку, а когда она поворачивалась, они подпрыгивали, словно скомканный батистовый платочек, пляшущий у тебя под рукой.

Лобок ее окружал лишь крохотный завиток шелковистого руна. Она опустилась на кушетку и, извернувшись, закинула свои длинные, нервные ножки на плечи Мариетте, тесно обхватив ими горничную за шею, а та, обнаружив киску своей госпожи прямо у рта, принялась ее жадно и звучно сосать, одновременно запустив нос в щель между ягодиц, чтобы поглубже уткнуться им в задний проход. Эстель тем временем засунула язык в п.. .ду своей горничной и принялась вылизывать и сосать одновременно и внутренность разгоряченной вагины, и с пылом шурующий в ней здоровенный Монин поршень. Рогонель в блаженстве наслаждался этим зрелищем. Его толщенная бульба под завязку вошла в волосатый зад князя и медленно двигалась там то туда, то сюда. Дважды или трижды он протяжно пернул, наполнив воздух зловонием, чем преумножил наслаждение князя и обеих женщин. Эстель вдруг страшно задрожала, засучила ногами, ее зад так и заплясал под носом у Мариетты, кудахтанье которой вместе с вихлянием крестца резко усилилось. Эстель раскинула направо и налево свои ноги в черных шелковых чулках, обутые в туфельки на высоких каблуках в стиле Людовика XV, и при этом со всего размаху заехала ногой прямо в нос Рогонелю, буквально оглушив детину. Из носа тут же хлынула кровь. «Блядь!» — завопил Рогонель и в отместку изо всех сил ущипнул князя за жопу. Тот в ярости вцепился зубами в плечо Мариетте, которая, замычав, тут же и разрядилась. От боли она вонзила зубы прямо в п...ду своей госпожи, которая судорожно сжала бедра вокруг шеи горничной. «Задыхаюсь», — едва выдавила из себя Мариетта, но ее никто не слушал. Ляжки Эстель сдавливали ее все сильнее. Лицо у Мариетты посинело, а покрытый пеной рот так и остался прилепившимся к влагалищу актрисы.

Моня с воплями спустил в бесчувственное влагалище. Рогонель с вылезшими на лоб глазами слил малофью князю в жопу, выдавив из себя: «Если ты не залетишь, ты не мужчина».

Все четверо отпали в изнеможении. Растянувшись на кушетке, Эстель скрипела зубами и молотила во все стороны кулаками, суча при этом ногами. Рогонель ссал на дверь. Моня пытался вытащить свой член из п...ды Мариетты, но ему это никак не удавалось. Тело горничной застыло в неподвижности.

— Выпусти же меня, — обратился к ней Моня и погладил ее, потом ущипнул за попку, укусил, но все безрезультатно.

— Раздвинь-ка ей ляжки, она откинула копыта! — сказал Моня Рогонелю.

Лишь с огромным трудом удалось Моне вытащить наконец свой болт из чудовищно сжавшейся скважины. Потом они попытались привести Мариетту в чувство, но у них ничего не вышло. «Говно! Она закоченела, как х... моржовый», — заявил Рогонель. И это была правда; Мариетту придушили насмерть бедра ее госпожи, она была мертва, безвозвратно мертва.

— Мы влипли! . . — сказал Моня.

— Все из-за этой суки, — заявил Рогонель, показав на потихоньку успокаивающуюся Эстель. Выхватив из несессера актрисы щетку для волос, он принялся с остервенением колошматить ее. Щетина при каждом ударе втыкалась актрисе в кожу. Это наказание, похоже безмерно ее возбудило.