Одиночество героя
Шрифт:
— Мы понимаем, — посочувствовал старик. — Легко-то деньги одним дуракам даются.
Дома зажег свет в прихожей и на кухне, сходил в ванную, умылся, почистил зубы. По пути в спальню заглянул в гостиную, чтобы взять из бара бутылку «Пепси». Щелкнул выключателем — Боже ж ты мой! В кресле возле музыкального комбайна сидел незнакомый мужчина и смотрел на него улыбаясь. Светловолосый, молодой, и обе руки ладонями вверх успокаивающим жестом протянул навстречу:
— Не волнуйся, Бубоша, я не убийца. Я пришел тебе помочь.
Ошеломленный Бубон не успел как следует испугаться.
Двигаясь точно в кошмаре, опустился в соседнее кресло, куда указал пришелец.
— Поздно приходишь, француз, — укорил тот. — Все никак не нагуляешься?
— Кто вы? Что вам надо?
— Зовут меня Клавдий, — глаза пришельца смеялись, от них отлетали коричневые искры. — Можно считать, по нации грек. Грек с французом всегда договорятся, верно, Симон?
— Что вы хотите?
— Говорю же, пришел помочь. Работаю на небезызвестного тебе Гария Хасимовича, у него к французам вообще трепетное отношение. Он же сам-то по национальности турок. Или ты не знал?
У Бубона что-то затрещало в голове, словно за ушами обвалился забор. В баре в тайничке хранился заряженный «Макаров». Можно в принципе попробовать… В эти минуты уже не страх владел Бубоном, а горькое недоумение.
— Ни о чем таком не думай, — предупредил гость с благожелательной улыбкой. — Задавлю мизинцем. Ну что, потолкуем?
— Как вам угодно, — сказал Бубон.
Девочка русская, юная, синеокая, с блестящими зубами, с крепкими статями, и то, что Валерик Шустов к ней испытывал, трудно определить словами. Она лежала рядом, погруженная в сладкий утренний сон, пухлый ротик приоткрылся. Валерик, опершись на локоть, долго ее разглядывал. Ему вдруг захотелось лизнуть ее розовое, почти прозрачное ухо.
Две вещи презирал он на свете: деньги и женщин. Так его воспитали, и когда он подрос и увидел, как легко достается и то и другое, то поверил всем своим учителям, включая старика Гаврилу. Женщины и деньги воплощали в себе великий обман, потому что никогда не давали того, что так щедро обещали. Скряга, алчущий злата, скуден умом и нищ духом, а влюбленный мужчина бредет по миру с повязкой на глазах, принимая мираж за реальность. Остается только пожалеть его или убить, чтобы не мучился сам и не смущал других.
До своих тридцати двух лет Валерик обходился с женщинами и деньгами брезгливо, как с мусором, пока не встретил девочку Лику. То есть как встретил? Катил на тачке по Москве, тормознули возле «Гвидона» (магазин на Пятницкой), хотел поглядеть на тамошнее хозяйство (точка перспективная для «шпанки»), и там она стояла возле киоска. Обыкновенная девочка на стройных ножках, в кожаной куртке, в черных штанах, в обтяжку, в ушах серьги — ничего особенного, но Валерика будто в грудь кольнуло. Послал гонца, Володьку Кудрина, спеца по ловле пескарей в мутной воде, и тот ее через минуту подвел к машине. Валерик опустил стекло:
—
Личико детское, с тонкими бровками, взгляд наивный, но смелый.
— Как это покатаемся?
— Да как все катаются. Сядем и поедем.
— Но вы же, наверное, бандиты, да?
Пришлось вылезать из машины. Силой не хотел брать. Водителю велел припарковаться у магазина. Володьку тоже отослал, хотя тот уже приготовил клешни, чтобы запихнуть красавицу в салон.
С девушкой разговорились по-хорошему.
— У меня что, на лбу написано — бандит? Обижаете, сеньорита.
Смутилась, но глядела по-прежнему дерзко.
— На лбу ничего не написано. Но такая машина. И охранники.
— Ну и что ж, что охранники? И у студентов бывают охранники. Чего тебе Володька сказал?
— Вы про того кудрявого юношу? Он сказал, что вы не знаете, как проехать на набережную. Вы правда не знаете?
Валерик ответил доверительно:
— Он тебя обманул. В Москве нет такого места, куда я не знаю дороги. Может, на всем свете такого места нет. Тебя как зовут?
— Лика.
— Ты чья, Лика?
— Ничья, папы с мамой.
— В школе учишься?
— В девятом классе, ага.
— Парень у тебя есть?
— Был. В армию забрали.
— Ждешь его?
— Вот еще! — забавно скорчила рожицу. — Не понимаю, почему вы спрашиваете, спрашиваете, а я отвечаю, как дурочка.
Валерик уже решил, что обязательно должен с этой девочкой переспать, но не так, как обычно: раздел, слил дурнинку, одел, выгнал, — а по нормальному, как с живым осмысленным существом, а не с телкой. Мысль дикая и новая.
— Пойдем, Лика. Вон, видишь кафе с пингвином. Угощу мороженым.
— Вы не ответили, кто вы такой?
— Не бандит, не бойся. Торгуем помаленьку, чем Бог пошлет. Торговый бизнес, понимаешь?
— Людьми, наверное, торгуете?
— Почему так подумала?
— Но вы же хачик?
Прозвучало как будто: «Но у вас ведь гонорея?» Валерик, однако, не рассердился. Он разговаривал с глазастой малолеткой серьезно, обстоятельно:
— Не совсем. По отцу — хачик, по матушке — русский. А ты что же, с хачиками не водишься?
— Они злые очень. Да теперь и наши ребята такие же. Не угадаешь, кто злее. Я ни с кем не вожусь. С Митей дружила…
— Которого в армию забрали?
— Ага. Но я его не любила, так уж, от скуки.
— Пойдем… чего стоять. Посидим за столом. Не трону, обещаю.
Поплелась за ним в некотором сомнении.
За мороженым и шампанским он узнал много подробностей ее легкого девичьего бытования. Лика жила неподалеку, на Зацепе, с мамой и отцом и с братиком Левушкой, который мечтал стать киллером, но пока только закончил шестой класс. Сама она еще не знала, что будет делать после школы. Раньше они жили неплохо: отец работал таксистом, мать — на какой-то фирме уборщицей. Но недавно отца покалечили: подвозил трех парней в Митино, оказались духарные, не заплатили. Он стал качать права, его страшно избили, повредили позвоночник какой-то железякой. Теперь неизвестно, когда будет ходить и вообще встанет ли на ноги.