Одиночество вещей
Шрифт:
— Что мне делать? — спросил у дяди.
С таким же успехом мог спросить у экскаватора. Дядя не услышал племянника. Глаза его светились необъяснимым для палимого солнцем, мучимого болью в пояснице, одолеваемого слепнями человека наслаждением. То было наслаждение распинаемого на кресте Иисуса Христа. По мере поднятия солнца, усиления жары и как следствие потовыделения алкогольное аэрозольное облако над дядей Петей слабело и выдыхалось.
Леон сообразил, что не только потому экскаваторно трудится дядя Петя, что такой неуёмный труженик, а ещё и потому, что это верный способ выгнать из организма алкоголь, воскреснуть, подобно Иисусу Христу,
Когда облако над дядей Петей, прощально махнув не то спиртовым лачком, не то уайт-спиритом на смородиновом листе, рассеялось и дядя Петя начал осмысленно сгонять со спины слепней, матерно ругаться, Леон повторил вопрос Чернышевского и Ленина: «Что делать?»
Дядя Петя открыл рот, чтобы ответить, но рассеявшееся было алкогольное облако вдруг искристо сгустилось, закрутилось радужным винтом. Слепни и мухи пролились на землю сухим разноцветным дождём. Дядя Петя, глядя сквозь Леона белыми, как из сухого спирта, глазами, спокойно произнёс:
— Только трёх создала природа.
— Трёх? Кого? — отступил, хлебнул чистого воздуха Леон.
— Наполеона, Гитлера и меня, — твёрдо ответил дядя Петя.
Алкогольный винт, свистя, ввинтился в небо, распугав ласточек и стрижей. Должно быть, он просверлил очередную дырку в озоновом слое, нанеся невосполнимый ущерб атмосфере Земли.
Дядя Петя устоял на ногах, просветлел лицом. Леон понял, что воскресение состоялось.
— Что делать, говоришь? А ничего. Отдыхай. Хочешь, возьми мешок, нарви кроликам травы. Только чтобы без жёлтых цветов, а то отравятся.
Леон хотел поподробнее расспросить дядю Петю про трёх, которых создала природа, но, взглянув в его ясные, очистившиеся от сухого спирта, трезвые, смирные глаза, понял, что бесполезно. Из подсознания была та фраза.
Какая-то она была нехорошая.
Наполеон и Гитлер являлись, как известно, погубителями России. С кем стремился в один ряд дядя Петя? Как может русский человек (даже после недельного запоя) отождествлять себя с погубителями России? Или он имел в виду что-то другое? Да, конечно, Наполеон и Гитлер пытались погубить Россию. Но не тут-то было. Россия сама погубила их, утопила в собственной крови. Может быть, с послепобедными страданиями России отождествлял себя дядя Петя? С тем, что всякий раз (после любой войны) Россия жила хуже побеждённых врагов. Или имел в виду что-то совсем иррациональное: таков, мол, русский народ, победив Наполеона с Гитлером, заставляет себя страдать хуже, чем если бы победили Наполеон с Гитлером. Или дядя Петя раскаивался, что морил голодом несчастных животных, как морили голодом русских Наполеон и Гитлер? Только в этом случае загадочная его фраза становилась отчасти объяснимой. Но не было в белых, как сухой спирт, дяди Петиных глазах раскаяния. Напротив, спиртовая же бушевала в них революционная ярость. Так что не в несчастных животных было тут дело.
Думать над этим можно было бесконечно, как над ходом светил, полётом орла, причудами сердца девы — всем тем, чему нет закона.
И Леон бы думал, если бы не появился на тропинке первый прохожий.
Леон решил, что заодно воскрес и памятник-чучело, так был прохожий чёрен, кирзов. Шёл на подламывающихся ногах, причём подламывались они у него не по ходу, как у людей, а в обратную сторону, как у журавлей, цапель, птиц фламинго,
Леон с мешком в руках направлялся к калитке, но человек не удостоил его взглядом, хотя должен был проявить элементарное любопытство: не каждый день в Зайцах появляются новые люди.
— Кто это? — спросил Леон.
— Егоров, — ответил дядя Петя. — Местный житель.
— А чего он такой… — Леон замялся, подбирая слово.
— Чёрненький? — ухмыльнулся дядя Петя. — Будешь чёрненьким, если хватанёшь морилки!
— Морилки? — Леон, к стыду своему, не знал, что такое морилка.
— Жидкость на спирту, — объяснил дядя Петя, — красит дерево, делает как бы морёным. Дерево! А тут человек! Два месяца в больнице провалялся. Теперь на всю жизнь негр.
— А зачем он хватанул морилки?
— Зачем? Вырвешься из тюряги — всё выпьешь! Он неудачно освободился, как раз под антиалкогольный указ.
Дядя Петя воткнул лопату в землю, распрямился над огородом. Разговор, в котором кто-то определённо представал хуже, чем он, доставлял ему удовольствие. Ведь он не хватанул морилки, сохранял пока что облик человека белой расы и (насколько было известно Леону) не сидел в тюрьме. Что совершенно отсутствовало в голосе дяди Пети, так это сострадание. Похоже, в Зайцах (и вообще в стране) научились жить без сострадания. Сурово встретила Леона срединная русская деревня с добрым и мирным именем Зайцы. Дядя, равняющий себя с Наполеоном и Гитлером, чуть было не сожравший Леона чернобыльский волк, чёрный, как ночь, хватанувший морилки Егоров.
— За что он сидел? — поинтересовался Леон. — Неужели за убийство?
— Нет, — сказал дядя Петя, и у Леона отлегло от сердца. — Сына полоснул косой по ногам. Малец чуть не помер от потери крови. Сухожилия вроде стянули, но хроменький стал.
— Где он сейчас? — зачем-то спросил Леон.
— Хрен его знает, — искренне удивился этому вопросу дядя Петя. — В интернате где-нибудь, в ПТУ, где ещё? Шесть детей по свету раскидано. Старшая девка маляром-штукатуром по найму в Афганистане. Вышла за душмана. Пока матка была жива, иногда приезжали. Сейчас нет. Кто к такому поедет?
— Зачем же он сына… косой?
— А косил с похмелюги с мальчишкой. Тот всё сзади хныкал, то не так, это не так. Егоров развернулся и…
Леон вспомнил необычную — коленями назад — походку Егорова, подумал, что дикий его поступок в одном ряду с не менее дикой фразой дяди Пети насчёт того, что только трёх создала природа. Дядя Петя воистину явился в неделю запоя Гитлером для своей живности. Егоров не то переделал сына на собственный манер — заставил ходить коленями назад, как выбеленного танцующего Майкла Джексона или птицу фламинго, не то Бог впоследствии переделал Егорова на манер сына, не только заставив ходить, как если бы не он, я его кто-то полоснул косой по ногам, но ещё и превратив в негра.
Как бы там ни было, чёрный Егоров искупил грех пред сыном и Господом. Дяде Пете свой грех пред животными а опять-таки пред Господом ещё предстояло искупить.
И ещё Леон подумал, что сокровенная и окончательная мысль Господа насчёт России где-то тут, между голодом морилкой и косой. Как в детской игре, не «холодно», не «тепло», а «горячо», «очень горячо».
Леона огорчило отсутствие сострадания в речах дяди Пети. Но объяснить дяде, что он неправ, Леон был бессилен. Не стал бы дядя его слушать. А если бы стал, то с изумлением.