Одиночество вещей

Козлов Юрий Вильямович

Весь мир был похабными Мешками.

Он шёл по шоссе с гордо поднятой головой, вот только звался не Сашей и не сосал сушку.

Хотя кое-какая провизия в рюкзаке имелась.

Горячий дышащий свёрток сунула Леону в рюкзак на утренних поминках тряпичная бабушка, а малиновый, с каплями пота на челе Гена, помнится, одобрительно покивал.

Леон решил закусить на прощание бабушкиными пирожками. Он не сомневался: град будет величиной с голубиное (с куриное, утиное, а то и с гусиное, чего мелочиться?) яйцо, и этот град проломит ему голову.

Но,

как всегда, недооценил Господа своего.

Запущенная за спину в рюкзак Леонова рука замерла.

Из толстой и чёрной, как в кабаньей щетине, тучи свесилась вниз не то верёвка, не то верёвочная лестница, не то хобот, не то осьминожье щупальце.

«Неужели за мной? — не очень-то и удивился Леон. — Хоть пожрать перед дорогой!»

Пирожки были завёрнуты в газету «Комсомольская правда» от 14 декабря 1959 года. Сам как пирожок, Никита Сергеевич Хрущёв инспектировал по снежку подмосковный колхоз в компании других политбюровских пирожков, в полушубке, в козловых сапогах и в бараньей бекеше. Он хитровато выставился на Леона с насквозь промаслившейся фотографии.

Пирожки оказались с картошкой и луком. Тряпичная бабушка, не отнимешь, умела печь пирожки. Солдаты и унтер-офицеры вермахта, оккупировавшие поздней осенью сорок первого Зайцы, должно быть, заедали её пирожками шнапс да нахваливали. И если верить злой молве, похвалами отнюдь не ограничивались.

Что-то не так было с этими пирожками.

Леон вспомнил, как после поминок, с трудом перебравшись на другой берег раздувшегося от непрерывных дождей, подтопившего мостик ручья, идучи знаменитыми зайцевскими лугами, вдруг заметил серо-рыжую густошёрстную спину, а потом во всей красе рассмотрел выскочившего из травы чернобыльского волка.

«Волки не нападают в лугах!» — тупо (в голове гулял самогонный ветер) подумал Леон.

Волк, как пограничный катер, начал выравнивать курсы чтобы напасть на нарушителя (чего?) Леона именно в лугах.

Волки не нападают летом!

Чернобылец всем туловищем повернулся к Леону. Чёрные резиновые его ноздри жадно втянули воздух. Похоже он не видел препятствий, чтобы напасть прямо сейчас, то есть самым что ни на есть летом.

Волки не нападают на пьяных! Леон изо всех сил задышал самогоном. Где-то он читал, что дикие звери брезгуют приближаться к пьяни. Но перед ним был закалённый, со стронцием в крови, волчуга. Он коротко взвыл и облизнулся. Похоже, от самогонного Леонова дыхания у него только разгорался аппетит. Как если бы он выпил, а теперь требовалось закусить.

Волки не нападают ранним утром!

Вряд ли у серо-рыжего гада на лапе были часы. Он бодро ушёл вперёд, видимо намереваясь за скрывавшим перспективу холмом перерезать путь Леону. При этом он несолидно, как канючащая дворняга, повизгивал. Как если бы заранее не ждал от Леона сопротивления, словно Леон был телушкой или овцой.

Леон уже представлял его, встречно вставшего с наклонённой треугольной головой, с капающей с клыков слюной на единственной за холмом луговой тропинке.

Как бы там ни было, а время, чтобы

достать нож, защитить (как велел Диккенс) жизнь, Леону было предоставлено.

Ветер подул в греющуюся от свёртка с пирожками сквозь рюкзак спину Леона, и он догадался, что беспокоит меньшего хвостатого братана. Томный луково-картофельный печной дух плыл над лугом. Леону отчего-то вспомнилось замечание Горького, что сильному человеку не живётся на Руси. И жратве не живётся! — мысленно дополнил классика и буревестника Леон, извлёк из рюкзака газетно-пирожковый свёрток, как террорист с бомбой, пошёл вперёд, чтобы бросить в волка, пусть подавится, гадина! А уж потом до последней возможности (как наказал Диккенс) защищать жизнь с помощью ножа.

Но Бог (в который уже раз!) спас Леона.

Когда он с газетно-пирожковым свёртком в одной руке и с ножом в другой обогнул холм, то вместо склонившего треугольную голову волка увидел сенокосилку, грузовик с провонявшим силосом кузовом, двух механизаторов, с самогончиком, лучком и хлебушком расположившихся на траве. Отродясь не знавали зайцевские луга такого нашествия сельскохозяйственной техники.

— Твоя собака? — спросил один, хрустнув во рту луковицей.

— Это волк, — ответил Леон. — Бежал за мной, сволочь!

Другой залез в кабину грузовика, вытащил из-под сиденья ружьишко.

Волк не появлялся. Мужики расслабились, допили самогон, с шестого раза расстреляли не идущую в обмен эстонскую бутылку, решили, что погода сегодня мразь, косилка не косит, грузовик по мокрой траве не едет, согласились подбросить Леона до Мартемьянова, то есть почти до самого Рижского шоссе.

А сейчас не волк, не град, но страшный смерч надвигался на Леона, и спасения от него на пустом шоссе не предвиделось.

Бабушкины пирожки определённо приносили Леону несчастья.

Он судорожно дожёвывал третий или четвёртый (не выбрасывать же!), когда позади послышался шорох шин и рокот мотора. Леон оглянулся. Приземистая тёмно-синяя (цвета смерча) машина на широких маленьких колёсах летела по шоссе, посвечивая особенными, искристо пронизывающими тьму фарами. Она сливалась с шоссе, как рыба с водой, птица с небом, зверь с лесом, катилась словно капелька ртути. Такую не в России сработанную руку протянул Господь, чтобы выхватить Леона из-под смерча.

Леон даже не стал голосовать, потому что знал: машина остановится. И он продолжит путешествие.

Путешествие, начавшееся не по своей воле в белом вертолёте с красной надписью «Antenn-2» на хвосте.

Из Куньи в Зайцы Леон, председатель, заработавшая свои франки Платина, от которой Леон старался держаться подальше, возвращались вместе с вооружёнными милиционерами в милицейском же жёлто-синем зарешечённом «УАЗе», грозным козлом скачущим по ухабам.

«Козёл»-«УАЗ» лихо преодолел тогда, впрочем, ещё не подтопленный, редкий, как расчёска с выломанными зубьями, мостик через ручей, промчался по лугам, завывая перегретым мотором, карательно ворвался в Зайцы.