Одиночество вещей
Шрифт:
— Возьмёшь белое полотенце, — прислушался к нарастающему гудению в небе Валериан, — пусть думают, что я захватил детей в заложники. Поедем на броне, чтобы видели, — протянул руку, поднял Леона и Калабухову Аню на танк. — Вперёд, сержант! — крикнул в люк. — Подбросим ребятишек на Кутузовский!
Как только оказались на проспекте, над танком, подобно железной апокалипсической птице, завис вертолёт. Из него свесился похожий на мотоциклиста — в шлеме и в тёмных очках — снайпер, который что-то закричал… по-английски.
Иностранного специалиста
— Русского не нашли? — Валериан и не подумал спуститься вниз.
— Предлагаю немедленно освободить заложников, остановиться и сдаться! Соблюдение законности гарантирую! — проревело сверху через мегафон уже по-русски.
И тут же второй — лёгкий, белый, как пивное облачко над банкой, неслышный — вертолетик возник рядом. Как будто кровь стекала с его стреловидного хвоста. Но это были всего лишь буквы «Antenn-2». Вот только те там или другие французы Леон не смог против солнца рассмотреть.
— Подстрелят, — затосковал он.
— Скорее всего, — согласился подполковник, — но когда улетят иностранцы. Мы живём в марионеточной стране.
По обе стороны проплывали большие дома Кутузовского. Вертолёты шли над танком параллельными курсами. Снайпер больше не показывался.
Над всем: над домами Кутузовского, над танком, над вертолётами и облаками разливался неиссякаемый смех.
— Направо, пожалуйста, — буднично, как таксисту, сказал Леон.
Валериан передал команду в недра танка. Танк, как такси, свернул направо в проезд между домами. Французский вертолёт выдержал манёвр, а тяжёлый военный с гроздьями ракет на пузе пролетел вперёд и теперь, судорожно ревя, завалившись набок, разворачивался по кругу.
«Наши вертолёты, в отличие от танков, не лучшие в мире», — подумал Леон.
— Валериан, — спросил он, — неужели вы верите в коммунизм?
Если существовал вопрос, чтобы сделать неиссякаемый смех воистину неиссякаемым, это был именно тот вопрос. Самое смешное, Леон задал его всерьёз. «Неиссякаемый смех — смерть! — вдруг догадался он. — Смерть смеётся неиссякаемее и веселее всех, потому что смеётся последней!»
— Нет, — ответил, подумав, Валериан, — пожалуй, нет, не верю.
— Тогда зачем всё? — спросил Леон.
— Трудно ответить, — пожал плечами Валериан. — Есть вещи, которые трудно объяснить. Слишком много значительных слов. Кто захочет, поймёт. Кто нет, не поймёт никогда. Ты сам знаешь, как это обычно бывает.
— Было татарское иго, — уныло возразил Леон, — социализм. Как-то перемололось. Перемололось бы и это.
— Вероятно, — согласился Валериан. — Да только мельницу сожгли.
— И кузницу, — зачем-то добавил Леон.
— И кузницу, — согласился Валериан, хотя никак не мог знать про сгоревшую зайцевскую кузницу.
— От лжи, разврата можно уйти, — тускло продолжил Леон. —
— Мы и ушли, — сказал подполковник. — В себя. Куда же ещё? В танк.
— А остальные? Которые остались?
— Мы звали, — пожал плечами Валериан, — Бог им судья. Есть люди, которым нравится смотреть, как горят мельницы и кузницы.
— Значит, всё напрасно? — пробормотал Леон.
Танк встал перед аркой, перед чугунными воротами.
— Здесь сойдёшь? — спросил Валериан. — Или ломать?
— Сойду, тут близко, — Леон соскочил с брони. Снял Калабухову Аню.
Французский вертолёт висел над самым танком. Оператор снимал совсем как несколько дней назад дядю Петю с топором. И опять Леон не сумел против солнца рассмотреть его лицо.
— Сейчас попросит дать интервью, — сказал Леон. Не это он хотел сказать. Но не мог. Слишком много значительных слов. — Спасибо, что подвезли, — сдавленно, ненавидя себя за косноязычие и вообще за всё, произнёс Леон.
«Убожество — моя суть! — решил он. — Кому какое дело, что я думаю про себя? Это не имеет ни малейшего отношения к действительности, потому что умирает во мне!»
Ему хотелось плакать. Но слёзы только бы продемонстрировали, что он ещё и сентиментальное убожество, то есть худшее из убожеств. Поэтому, глотая слёзы, Леон отвернулся.
— И тебе спасибо, — сказал ему в спину Валериан. — Только ты не прав, что всё напрасно. Всё для тебя.
— Для меня?
Чудовищный военный вертолёт показался над крышей.
— Для тебя.
Это было последнее, что сказал Леону Валериан. Крышка люка закрылась. Танк стремительно развернулся, выкатился на Кутузовский.
— За что? — посмотрел в небо Леон. — За что ты так нас ненавидишь?
Из-за угла выбежали какие-то люди. Отшвырнув ненужное белое полотенце, подхватив на руки Калабухову Аню, Леон вбежал в арку родного двора, откуда было рукой подать до подъезда.
Какая-то ещё шевелилась надежда, пока он безуспешно звонил в дверь, нашаривал внутри рюкзака ключи. Они, естественно, оказались в самом недоступном месте: между чудом уцелевшей банкой с мёдом и ботинками.
Но как только пронёсся по пустым комнатам мимо скалящихся с вишнёвого ковра белых призраков, не устающих, однако, попивать русскую кровушку, мимо кухонного стола, на котором не было ничего, кроме чёрствой четвертинки «бородинского», двух пустых бутылок из-под водки и двух стаканов, надежда сменилась недобрым предчувствием.
По дому не было заметно, чтобы работа родителей в малом предприятии «Желание» подняла жизненный уровень семьи.
— Как у нас в володаркиной общаге, — кивнула на стол Калабухова Аня. — Только у нас колбаска бывает.
Леон распахнул холодильник. Внутри было бело, светло и пусто. Хотя нет, в нижней пластмассовой коробке для овощей обнаружилась жестяная банка апельсиновой воды «Си-си».
Уровень жизни семьи определённо поднялся.
Леон вскрыл банку, ополоснул стакан, налил шипящей воды, протянул Калабуховой Ане.