Одиночество вещей

Козлов Юрий Вильямович

— Ты, — подтвердил сторож. — Кроме тебя, некому. За тобой пойдём.

Леон догадался, что ровная асфальтовая площадь, полуцерковь, бывший райком-горком, истукан в ортопедических ботинках и в лунной кепке, слепящий белый смертный свет, сторож со скреплённой проволокой мелкашкой (человек с ружьём) и странными вопросами — это театр, сцена.

Замысел режиссёра не понравился Леону.

Леон опустил руку в карман. Под складнем, которым он собирался устращать педерастов, нащупал монету. Извлёк на свет Божий. То оказалась датская монета в двадцать

крон с дыркой посередине. «С дыркой, — усмехнулся про себя Леон, — а всё купишь. Рубль без дырки, а не купишь ничего!» Сунул монету под нос сторожу.

— Не наша, — уважительно засвидетельствовал тот. — Сверлёная.

— Вот сейчас выберем, — как заядлый напёрсточник, подмигнул сторожу Леон, — Ленин или церковь? Решка — Ленин, орёл — церковь. Или Ленин орёл? — Положил монету на ноготь большого пальца, выстрелил вверх.

Режиссёр не одобрил Леоновой самодеятельности.

Белый свет залил площадь, как убежавшее из кастрюли молоко. Туда — в молоко — бесследно упорхнула конвертируемая монета. Леон и сторож долго ползали по асфальту, бормоча: «Ленин орёл, церковь решка, Ленин, Ленин, орёл, орёл…»

Но не могли отыскать.

Конец поискам положили вакуумный свист тормозов, мощный моторный гул. Новенький, последней модификации, как будто и не венгерский, «Икарус» (это он светил фарами), дыша металлом и бензином, остановился на площади.

— Служивые! — донеслось из кабины водителя. — Объезд налево или направо?

— Направо езжай, — посоветовал сторож, — Октябрьскую перекопали. У почты свернёшь, и на шоссе.

— Куда автобус? — подскочил Леон.

— В Москву, — буднично ответствовал водитель из прекрасного и высокого кабинного далека.

— Стой! — не веря своему счастью, завопил Леон. — Возьми меня до Москвы! — Как рак клешнёй, с намерением не разжимать, вцепился рукой в нагретую ручку двери.

Дверь зашипела, как гюрза, мягко открылась. Внутри было прохладно — работал кондиционер. И темно. Автобус был заполнен спящими пассажирами едва ли наполовину.

— Деньги есть? — зевнул водитель.

— Есть, — душа в голосе ликование, ответил Леон. — И ученический билет. Мне за полцены.

— Отменено за полцены, — хмыкнул водитель. — Ишь ты, шустряк! Или по полной, или…

— За две трети! — поднялся по выдвинувшимся из двери ступенькам Леон.

— В Москву, значит, уезжаете? — отстранённо и вежливо полюбопытствовал сторож.

— В Москву, в Москву, — всё ещё не веря, подтвердил Леон. — Как чеховская сестра. — И только тут вспомнил: — Как же с монетой, старик?

— А отыщу, — ухмыльнулся сторож. — Куда мне спешить? Отыщу сверлёную.

— Может, и отыщешь, да только я не узнаю.

— Узнаешь, барин, — странно как-то ответил сторож. — А только я запамятовал: Ленин орёл или решка?

Дверь-гюрза зашипела, закрываясь, разделяя театральным звуконепроницаемым занавесом сторожа и Леона.

— Я — Калабухова Аня, мне пять лет, я не мочусь! — гордо заявила Леону утром с соседнего сиденья крохотная девочка с развязавшимся на голове бантом.

Автобус

катил по пустынной автостраде. Утреннее солнце, чистое небо, быстрое движение вселяли надежду. Не так уж плох, в сущности, был мир, если в нём пока ещё существовали автострады, всходило солнце и из одного города в другой можно было добраться на автобусе.

Рядом с девочкой на сиденье помещалась небольшая сумочка. А вот присматривающих взрослых Леон что-то не приметил. Калабухова Аня болтала ногами и явно была не прочь побеседовать.

— Не может такого быть, — Леон не знал, как отнестись к услышанному, поэтому решил стоять на очевидном.

— Только в горшок, — уточнила Калабухова Аня. — Кто мочится не в горшок, воспитательница наказывает. А горшок, — добавила со значением, — сама выношу!

Леону оставалось только восхищённо всплеснуть руками.

— С кем ты едешь, Аня? — Он решил, что прежняя тема исчерпана.

— Одна.

— Одна?

— Бабушка проводила, — объяснила Аня, — мама встретит и, — зевнула, — в общагу.

— В какую общагу?

— На Володарку.

— Володарка — это что?

— А завод, — охотно объяснила Аня, — чулочный завод — володарка. Ты спал, — с превосходством посмотрела на Леона, — а я на остановке ходила в туалет мочиться. Теперь только в общаге буду мочиться.

На них прикрикнули, что мешают спать.

— Кто громко говорит, воспитательница тоже наказывает, — прошептала Аня, — бьёт зайцем.

Леон закрыл глаза, припоминая, есть ли у него ключ от квартиры? Кто откроет дверь, если мать стоит с утра в банковской очереди, а отец в поте лица превращает новые машины в старые? Лень было искать в рюкзаке. Леон сам не заметил, как сладенько задремал.

Когда открыл глаза, автобус мчался по Москве. Аня Калабухова с сумкой на коленях сидела рядом.

Едва она успела достать из сумки микроскопическую куколку, водитель резко затормозил. Автобус завизжал, продолжая движение вперёд и одновременно разворачиваясь вокруг собственной оси. Аня, как листочек от порыва ветра, прилепилась к спинке переднего сиденья. Леона тяжёлым невидимым пластырем притиснуло к окну. Причиной экстренного торможения явился вставший посреди проезжей части бронетранспортёр. Один военный в пятнистой форме сидел за пулемётом, наведя дуло на автобус. Другой, положив руку на автомат, медленно приближался к автобусу, к поспешно открываемой водителем двери.

Чем ближе приближался парень с автоматом, тем он меньше нравился Леону.

У парня было хорошее открытое русское лицо, но слишком уж нравилось ему идти с автоматом на безоружных пассажиров, слишком уж картинно-театрально он шёл, вооружённый на безоружных.

Леон подумал, что где вооружённые и безоружные в мирное время, там и театр, причём такой, в котором актёры с головокружительной быстротой меняются ролями.

Но парень, похоже, пока этого не знал. Он был молодым актёром. А потому приближался, как если бы всю жизнь собирался ходить с автоматом среди безоружных.