Одиночка

Гросс Эндрю

Дочь, все это время не отпускавшая его руку, кивнула. Ее глаза наполнились слезами.

— Да.

— Я поклялся, что никогда ее не отпущу. И не отпускал. Шестьдесят лет.

— Папа… — Она нежно прижалась щекой к его руке.

— Когда мы приехали в Штаты, она назвалась своим вторым именем, Ида. Так с ним и жила. Все эти годы. Как ты теперь понимаешь, было много такого, что нам хотелось бы оставить в прошлом. Мы, как и ее брат, поселились в Чикаго. Ведь там жили наши единственные оставшиеся в живых родственники.

Она

впервые узнала истинную историю знакомства своих родителей. Единственное, что она слышала, — это то, что они познакомились «в лагере», но без особых подробностей.

— Ох, папочка…

Уже перевалило за полночь. Ей разрешили задержаться. Ночная сиделка периодически заходила к ним — то чтобы забрать тарелку, то чтобы принести лекарства, но ему дали возможность рассказать историю до конца. Все это время он сидел. Воспоминания лились из него нескончаемым потоком. Воспоминания, которые он прятал в самых потаенных уголках своей души. Лишь изредка он прерывался, чтобы смочить пересохшее горло.

Наконец он закончил и какое-то время просто сидел молча.

— Так что видишь, никакой я не герой. Я даже не смог уберечь человека, который спас мне жизнь. А что касается этой фотографии… — Он взял фото, где их награждают крестом «За выдающиеся заслуги». — Крест вручают не мне. Его вручают сестре, его единственной родственнице. Вы, наверное, не заметили в этом ящике маленькую табличку «Лейтенанту Натану Блюму, Армия США». Это он герой. — Старик покачал головой. — Твой дядя. Не я.

— Нет, пап… — Дочь тоже покачала головой. — Судя по тому, что я услышала, вы — оба герои.

— Не знаю… — Отец откинулся на спинку кресла. — Но я почтил его память величайшей из всех возможных почестей. — Он взял ее за руки. — Я назвал тебя в честь него, девочка моя. Я наконец могу тебе открыть, почему тебя назвали Натали.

Женщину охватило чувство гордости. Ее глаза сияли. Этого она не знала. Натали поклонилась отцу.

— Спасибо.

— Прости… — Старик снова покачал головой, по его щеке катилась слеза.

— За что? — Она поцеловала его руку.

— Прости за то, что все эти годы я не отваживался излить тебе душу. Не поделился тем, что всегда было здесь, — он постучал себя по груди.

— Все в порядке. — Она взяла платок, чтоб вытереть ему глаза. — Теперь ты все рассказал.

— Мы договорились с твоей мамой, что я больше никогда не возьму в руки шахматы, а она — кларнет, хоть ты, может, и слышала иногда, как она играет на фортепьяно. — Старик пожал плечами. — Но кларнет напоминал ей о том, за что она себя винила и хотела забыть. Хотя вот это она сохранила. — Он достал из сигарной коробки страничку концерта Моцарта, склеенную скотчем из двух половинок. — Как видишь, теперь она целая. Семьдесят лет она пролежала там… — Он посмотрел на дочь и улыбнулся. — Знаешь, ведь это он был любовью всей ее жизни. Брат, а не я.

— Это неправда, она обожала тебя. И ты это знаешь.

— Ну, да, она

говорила, что во мне тоже что-то есть… — Он взял белую шахматную фигуру и зажал ее в руке. — Знаешь, ни одного дня не проходит, чтобы я не думал о ней. Чтобы у меня не щемило сердце. Все эти воспоминания… Из-за них. Ты ведь понимаешь, о ком я?

Натали кивнула, готовая вот-вот разрыдаться.

— Да.

— Она сказала мне тогда: «Добро в конце концов побеждает, Лео… Даже здесь». Даже в том аду, в котором мы побывали. «Проживи жизнь до конца. Хотя бы ради меня», добавила она. И я жил. — Старик взглянул на дочь. — Скажи, малышка, я ведь был хорошим отцом?

— Конечно, папа. Лучшим.

— А мужем?

— Да. — Она взяла его за руку. — На протяжении шестидесяти лет.

— И я обо всех вас заботился? Мы создали хорошую семью: ты, Грег, мальчики.

— Прекрасную, папа. Это твоя заслуга.

— Это то, в чем я поклялся. Тогда, в самолете. И я старался соответствовать этой клятве каждый день. — Он посмотрел на фото хорошенькой блондинки в лодке — козырек фуражки поднят вверх, счастливая улыбка. — Если бы не она, нас бы здесь не было. Ты бы не родилась. Все хорошее, что случилось со мной в жизни, не произошло бы. Я бы погиб там. Так что, наверное, она была права в конце, когда говорила о хорошем.

— Да. — Натали взглянула на потертую фотографию. — Она была права.

— Держи. Теперь ты будешь хранительницей всего этого. — Он отдал ей фото и шахматную фигуру. — Может быть, когда-нибудь ты расскажешь об этом детям. Когда меня не станет. А сейчас я немного устал. Я полагаю, что заслужил немного сна. Пожалуй, позже я не ложился с тех самых пор, как мы с мамой поехали в круиз на Карибы и я выиграл в судовом казино две тысячи восемьсот долларов.

— Я никогда об этом не слышала, — засмеялась дочь.

— Мама ужасно рассердилась. Не позволила мне больше даже рядом с казино пройтись. — Он хитро улыбнулся. — Но я всегда хорошо считал карточные расклады.

Он попытался встать. Взяв его под руку, Натали помогла отцу потихоньку добраться до кровати. Там он лег на спину и довольно вздохнул.

— Опусти меня немного, котенок. Там наверху есть такая специальная штука. Знаешь, когда я наконец отсюда выберусь, — подмигнул он ей, — надо будет приобрести такую.

— Обязательно внесем в список, пап. — Она немного опустила кровать и помогла ему устроиться поудобнее.

— Вот и хорошо. — Он на секунду закрыл глаза. Когда он их снова открыл, он поймал на себе пристальный взгляд дочери. — Что?

— Ничего, папочка. Просто я люблю тебя сколько себя помню, но я никогда еще не была так тобой горда.

Старик кивнул, на лице у него появилась довольная улыбка.

— Приятно слышать это от тебя, но теперь мне пора принять мой омолаживающий сон, если ты не возражаешь.

— Конечно, не возражаю. — Она наклонилась и поцеловала его. — Я приду завтра.