Одинокие воины. Спецподразделения вермахта против партизан. 1942—1943
Шрифт:
— Мне нужны две хорошие лошади.
Карл Вернер привел их к нему уже оседланными. Пришли, в свою очередь, братья Ленгсфельд и передали ему свое последнее изобретение: миниатюрные гранаты с большой силой взрыва, которые Манфред старательно рассовал по карманам.
Через час он уже пришел к старухе Усыгиной, которая, к его удивлению, не стала ругаться.
— Серьезное дело, бабка. Нашего врача вроде похитили. Мы хотели бы дать им знать, что готовы обменять Гюнтера на пленных партизан, и особенно на офицера по имени Гайкин. Ты можешь нам помочь?
Старуха
— У тебя не табак, а сено… Если я тебе помогу, кто поручится, что вы не сыграете с нами злую шутку?
— Если Яковлев захочет, я пойду, чтобы занять место Гюнтера в их лагере до тех пор, пока его не доведут до Алешенки. Потом я останусь заложником до тех пор, пока к партизанам не вернутся все пленники. Я — офицер, бабка, и это что-то значит…
— Ты уверен, что Гюнтер еще жив?
— Нет, но можно узнать об этом.
— Это будет нелегко сделать, потому что из Москвы прибыл какой-то чин, думаю, из высокого начальства… А они далеки от наших несчастий, не всегда понимают, что жизнь отдельного человека что-то значит.
— Послушай, я принес официальную бумагу, напишу записку. Постарайся передать это, а я подожду здесь их ответа.
Манфред написал записку, текст которой согласовал с Клаусом, передал бумагу старухе, подробно переведя каждое слово.
Он сделал паузу.
— Где Женя?
— Она там, с ними.
После трех часов езды связанный Гюнтер с кляпом во рту кипел от ярости, несмотря на усталость и боль оттого, что веревки впивались в тело. У него было ощущение, будто он переживает пошлую мелодраму, но такую мелодраму, в которой уже пострадали три человека.
Четыре партизана ворвались в его комнату, когда он спал. Они утащили с собой, тщательно связав, трех деревенских женщин, напуганных до смерти.
Один из партизан, говоривший по-немецки, потребовал от Гюнтера следовать за ними. В партизанском лагере имелись раненые и больные, которые крайне нуждались в опытном враче и санитаре: ему не причинят никакого вреда.
Они относились к нему без агрессии, и Гюнтер спрашивал себя, как можно было помочь женщинам.
«Ты пришел по собственной доброй воле, не давай им повода для тревоги, и все будет хорошо. Не захочешь сотрудничать, они убьют женщин. Ты знаешь, что после этих трех они будут искать других…»
Несмотря на то что кинжалы были приставлены к горлу каждой из бедных женщин, Гюнтер считал, что партизаны блефуют. Но пока он наблюдал за происходившим, один из партизан, не говоря ни слова, вонзил кинжал в горло одной из женщин, и кровь хлынула потоком.
«Надо же, прямо в сонную артерию», — подумал Гюнтер, подчиняясь профессиональному рефлексу.
— Перестаньте, я иду… У вас есть инструменты, медикаменты?
Партизан с готовностью дал ему исчерпывающую информацию. Гюнтер приготовил пакет медикаментов, взял свой набор инструментов. С большой предупредительностью русские его связали и вывели наружу.
Клауса больше всего раздражал мягкий и дружелюбный тон, которым его похитители разговаривали с ним всю долгую дорогу. Он попросил развязать его и обещал вести себя смирно. Но партизаны сказали, что ничего нельзя сделать: они подчиняются приказу.
Когда прибыли в партизанский лагерь, день уже занялся. С прежней предупредительностью Гюнтера отвели в землянку. Его наконец развязали, и, отчаянно жестикулируя, чтобы усилить кровообращение в онемевших членах, врач начал всех ругать. В ответ прозвучал громкий смех, и он остановился в изумлении.
— Отлично, лекарь! Люди говорят, что ты хороший врач — добрый с детьми, — но почти как настоящий русский, когда злишься. На, выпей, когда успокоишься, поговорим о наших делах.
Гюнтер взял стакан, выпил и осмотрелся.
Он находился в землянке, вытянутой в длину метров на двадцать. Она слабо освещалась лампами на жидком масле или жире. В землянке присутствовало около тридцати человек. В конце длинного стола стоял его собеседник, небритый великан.
— Меня зовут Яковлев. Нам нужен врач, и я думаю, ты хорошо справишься с этим делом. Видишь, к нам приехал из Москвы человек, член ЦК, и, надо же, заболел. Придется тебе им заняться.
Яковлев поднялся, за ним — Гюнтер. Они направились в своеобразное спальное помещение в нижней части землянки, закрытое, по желанию больного, грязной занавеской. На ложе из мха и листьев лежал человек в форме командного состава. Он выглядел лет на сорок, несмотря на изможденное лицо и черные круги под глазами.
Гюнтер потребовал переводчика и начал тщательный осмотр больного. Диагноз установить было легко, но обязанность лечить ущемленную грыжу в чаще русского леса выглядела довольно комично.
Гюнтер объяснил, что нужна срочная операция. Он мог бы ее сделать, поскольку часто практиковался.
Лежавший человек постоянно стонал, уставившись в лицо врача тревожным взглядом. Вот подлинное равенство, подумал Гюнтер… когда люди боятся околеть.
Он попросил Яковлева, чтобы тот распорядился вскипятить большое ведро воды для стерилизации инструментов.
Пока ведро с водой стояло на огне, партизаны прибивали к потолку землянки почти чистые холсты, под которыми был установлен длинный стол. Его следовало обработать креозотом. В землянке сразу стало душно, невозможно дышать. Затем собрали все источники света, какие только нашлись.
Гюнтер снова воспользовался сильно разбавленным креозотом, чтобы дезинфицировать кожу больного. Под местным наркозом он приступил к осторожному рассечению грыжевого мешка. Если кишка была защемлена долго, положение осложнилось бы. Но у больного был шанс. После тщательного осмотра, медленного прощупывания пальцами сегмента тонкой кишки, ущемленного в грыже, Гюнтер смог вправить его в брюшную полость. Закрытие брюшной стенки представляло проблему, так как мышцы были слабыми.