Одинокие
Шрифт:
Федор и сам бросал на бутыль виноватые взгляды. Он даже слегка кивнул, мол, понимаю и поддерживаю ваше недоумение, глупо, да, согласен – но ничего не произнес.
Держа бутылку за горлышко, он неожиданно поднес её к лицу Попова, расположив параллельно полу – горлышком без крышечки к себе, а дном к Аркадию Валериановичу, который, в свою очередь, машинально отпрянул назад и приоткрыл было рот, чтобы заорать на обезумевшего подчиненного, но…
Тут Федя, не опуская бутылку и не меняя её расположение, полез правой рукой в карман своих отутюженных брюк и, как
Раздался хлопок. Негромкий. Словно вылетела пробка из бутылки шампанского или шутник, раздув пакетик из плотной бумаги, ударил по нему кулаком.
Рука Федора, не привыкшая держать оружие и спускать курок, дрогнула, и ствол, направленный в середину лба, за сотую долю секунды до выстрела ушел вниз. Но от средней линии не отклонился ни на сантиметр. Пуля попала в шею. Прямо в полуокружность вырезки грудины. Туда, где кожа даже у полных людей западает, образуя естественную физиологическую ямку.
Тотчас из небольшой округлой раны с опаленными краями брызнул фонтан алой крови – ровной дугой, словно кто-то кровью писал.
Поток вязкой жидкости достиг обеденного стола и разбился о накрахмаленную поверхность скатерти, намочил её, измарал, разукрасил узорами. Повинуясь сложным законам геометрии, порция крови попала в рюмку – ту, что недавно Аркадий Валерианович подносил к губам, и наполнила её наполовину.
Аркадия Валериановича отбросило назад, на спинку стула, но тот – не опрокинулся. Они лишь покачнулись вместе, но устояли, усидели. Секунда. Предсмертная судорога прокатилась волною. Колебания мертвого тела и мебели затихли. Аркадий Валерианович Попов умер.
Он сидел на том же месте, но только не склонившись вперед, к столу и трапезе, а откинувшись назад, как будто насытился, свесив руки вдоль туловища, а голову – откинув назад, выставляя к потолку кадык, ниже которого – на сантиметр пониже, не более, зияло крохотное отверстие. Из него все еще сочилась тонюсенькая струйка, красная. А нашла ли пуля, выпущенная из оружия небольшого калибра, «выход», или оказалась для этого слишком слабосильной и, разрушив то, что попалось ей на пути, затерялась в массе человеческого тела, осталось неизвестным.
– Вот значит как сложилось, – протянул второй участник прерванного обеда, посматривая в сторону своего умершего сотрапезника, и налил себе в рюмку коньяку, – вот как.
Федор шагнул к столу и присел на тот стул, на котором висел его плащ. Поискав глазами чистую рюмку, не найдя таковой, он воспользовался широким приземистым стаканом чешского стекла. Выплеснув из него остатки минеральной воды, он бесцеремонно наполнил стакан наполовину коньяком и поднял его и, бросив взгляд в сторону трупа и убедившись, что тот и не думает оживать, посмотрел на человека, сидящего напротив.
– Разрешите? – и, поймав в остром, прокалывающем взгляде, не отводя
– А меня Кромвель.
– Правда? Вы… вы потомок? – эта реплика прозвучала бестактно.
Но человек, назвавшийся именем, что уже вошло в историю, будто бы и не заметил этого. Он усмехнулся и ответил:
– Да, правда, непривычно. Но скоро привыкнете. Я же привык.
И в знак приветствия приподнял свою рюмку.
Но еще до того, как они оба выпили, Федор выпалил скороговоркой:
– Я решу ваши проблемы. Предлагаю иметь дело со мною.
– Догадался. Подумаю, – лаконично отозвался его собеседник.
И они выпили.
– Это вы сегодня утром готовили для нас кофе?
– Да, я.
– Хороший кофе, – диалог завязывался. – А глушитель? Сами придумали?
– Сам.
– Умно. Достаточно эффективно и с юмором. Смешно даже.
– Приятно, что оценили. Думаю, что юмор, сарказм, ирония существуют только тогда, когда есть тот, кто их понимает.
– Да, согласен, разумная максима, – кивнул Кромвель. – А как дальше действовать собираетесь? – перешел он к важному. – Я имею в виду не наш будущий совместный бизнес – о нем все-таки позже, я говорю о том, что происходит сейчас, сию секунду: труп, оружие, свидетели. Вы же человек государственный. Наверняка, кто-то видел, как вы сюда входили. Как вы предполагаете уладить конфуз? Вы и ваш мертвый руководитель, застреленный в упор!
– Как? – переспросил Федор и не улыбнулся. – Bот как! Мы с вами незаметно уйдем.
– Просто уйдем?
– Да! – подтвердил Федор уверенно. – Исчезнем! А что будет дальше – мне не интересно. Вам – тем более.
Кромвель хмыкнул:
– Самоуверенны.
Федор слегка улыбнулся:
– Право, положено ли оплачивать счет в подобной ситуации? Спрошу-ка.
Он дотянулся до колокольчика, что стоял на столе рядом с солонкой, осторожно, словно тот был из хрупкого фарфора, взял его…
Колокольчик звонил не звучно, определенно, не громче, чем они произносили слова, но, вот удивительно, этот немелодичный звук был тут же расслышан по ту сторону занавеса-портьеры. (По ту сторону сцены и разыгрываемой на ней в эти минуты драмы – вот во что произошедшее превратило скучный деловой ланч, немного приправив пищу и трагедией, и фарсом, и страстью, наконец).
Через пару секунд складки багровой материи раздвинулись, и в образовавшуюся щель протиснулась услужливо склоненная голова, а за ней – вся фигура. Явился все тот же белорубашечный Сережа. В следующую секунду цвет лица официанта стал светлее его рубашки. Он задрожал, будто в комнате неожиданно заморозило, кожа его покрылась мурашками, глазные яблоки полезли из глазниц, а пульс, словно спринтер, сорвался со старта… Но пистолет, который Федор незадолго до его появления снова взял в руку, и сейчас – направил в его сторону, сумел удержать Сергея от опрометчивого крика, переведя его в сдавленное: