Одинокий лыжник

Иннес Хэммонд

Мы не успели перетащить все ящики, когда появился капитан. Он был недоволен нашей медлительностью и все время поглядывал на часы. Он был очень встревожен. Но солдаты ворчали даже в его присутствии, и он обвинил меня, что я их распустил.

Когда все ящики были установлены на краю окопа, капитан приказал мне:

— Отведите ваших людей в машинное помещение, капрал. Я хочу с ними поговорить.

Я и оба моих солдата встали в углу машинной, где было попросторнее. Я нервничал так же, как и мои люди. На этой стадии войны дисциплина в армии упала, но

мы все еще боялись гестапо.

Вошёл капитан и закрыл за собой дверь. Лицо у него дергалось, и я обратил внимание, что его мундир запачкан кровью. Левая рука тоже была в крови. Я подумал, что он упал и поранил руку. Он был возбужден и нервно сжимал ремень автомата, который висел у него на груди.

— Один ящик разбит, и часть золота похищена, — сказал он. — Я обыщу всех по очереди. Кругом!

Мы отупело повернулись лицом к бетонной стене.

Почему-то я обернулся и увидел в руках капитана автомат. В тот же миг он начал стрелять. Я подпрыгнул к электрической лампочке, которая была ввернута в стену как раз над моей головой, и кулаком разбил ее. При этом я споткнулся обо что-то и упал. В помещении стало совершенно темно. Оно наполнилось едким дымом, гулко продолжала звучать автоматная очередь. Я был почти оглушен.

Темноту прорезал луч карманного фонарика. Я лежал не шевелясь. Из-за зубчатого колеса мне было видно, как капитан подошел к стене и принялся осматривать лежавших там солдат, которых он застрелил. В одной руке у него был фонарь, в другой автомат. Дверь была близко от меня. Ползком я добрался до нее. Когда я открыл дверь, капитан обернулся и выстрелил. Пуля попала мне в плечо. Я все же выполз наружу и вдруг куда-то провалился. Я катился вверх тормашками по крутому склону и застрял в глубоком сугробе. Оказывается, я катился по санной трассе.

С трудом выбравшись из сугроба, я спрятался среди деревьев. Вскоре я услышал скрип полозьев. Это спускался капитан Штельбен. Тела двух убитых солдат лежали поперек саней. Через несколько минут внизу раздались выстрелы. Когда все стихло, я вернулся к трассе канатной дороги, но кто-то поднимался на санях наверх, й я снова спрятался. Сани прошли довольно близко от меня, и я узнал капитана.

Тогда я направился вниз. Там я нашел капрала, того самого, который отводил капитана к своему командиру. Он лежал ничком. Снег под его головой побурел от крови. У него была штыковая рана в горло. Немного поодаль лежали четыре солдата. Один из них был удушен. Трое других застрелены.

Я не знал, как быть. Боялся, что мне никто не поверит. Перевязал рану. К счастью, кость не была задета. Мне повезло, меня захватили в машину, которая направлялась в Италию. Так я попал в Триест, а оттуда на фелюге в Корфу. Затем, переодевшись в гражданское платье, на шхуне я добрался до Салоник, где в 1941 году стояла наша часть и где я знал людей, которые могли мне помочь.

Подписываясь под этими показаниями, я клянусь, что все вышеизложенное является правдивым отчетом того, что произошло. Это первое заявление, которое я сделал по поводу случившегося.

Ганс

Хольц.

Салоники 9/Х—1945 г.».

Инглез аккуратно сложил листки и протянул Керамикосу.

— Никак не ожидал прочесть об этом, — сказал он. — Я подозревал нечто подобное, но у меня не было никаких данных. Штельбен на допросах показывал, что по дороге их остановили какие-то взбунтовавшиеся солдаты. В перестрелке все его люди, в том числе вестовой, который служил ему верой и правдой шесть лет, были убиты, а ему самому удалось бежать, и на рассвете он добрался до отеля «Тре Крочи». Там он встретил командира зенитной батареи и все ему рассказал. Затем он добрался с оставшимися девятнадцатью ящиками до Инсбрука, где сделал такое же заявление в гестапо.

— Да, я слышал об этом, — сказал Керамикос. — Один из моих людей видел это. Гестапо арестовало его?

— Нет. В это самое время начались беспорядки, и его срочно направили в Италию усмирять коммунистические бунты в больших городах. Я допрашивал его, когда он был арестован, но мне так и не удалось сбить его с первоначальной версии. — Инглез посмотрел на Керамикоса и спросил: — А почему вы показали мне заявление Хольца?

— А вы считаете, что из этого заявления вы узнаете, где спрятано золото?

— Он убил солдат около четырех часов ночи. Явился в отель «Тре Крочи» в семь тридцать утра. Следовательно, в его распоряжении было около трех часов, в течение которых он должен был схоронить убитых им людей и упрятать двадцать один ящик с золотом. Он не мог успеть перетащить ящики в другой тайник.

Керамикос пожал плечами.

— Возможно, вы правы, — сказал он.

— Зачем же вы показали мне заявление Хольца?

— Потому, что, друг мой, заявление Хольца может подсказать только, где золото было, а не где оно есть. Не забывайте, что Штельбен некоторое время владел этим домом и в его услужении были двое немцев. Они пробыли здесь больше двух недель, пока их не арестовали.

— Они были здесь одни?

— Да. Альдо и его жена были отпущены в отпуск на месяц.

— Странно, что эти двое немцев оказались убитыми во время мятежа в Реджина Чели.

Керамикос улыбнулся.

— Да, — сказал он. — Это было кому-то на руку. Но кому?

Тут нас перебила Карла.

— Что вы там шепчетесь? Секреты?

— Никаких секретов от вас, Карла, — галантно отозвался Инглез. — Мы просто гадаем о том, что сделал ваш маленький Гейндрих с телами немецких солдат, которых он здесь убил.

— Что вы имеете в виду?

— Не делайте вида, будто вам ничего неизвестно. Где он похоронил их и золото?

— Откуда мне знать? — Она нервно теребила пальцами пуговицу на своей красной кофте.

— Разве вы не были здесь, когда два немецких солдата работали на Гейндриха? — спросил Инглез.

— Нет. Я была в Венеции.

— Значит, он вам не доверял? — с кривой усмешкой спросил Керамикос.

Она не ответила.

Инглез обернулся к Вальдини, который незаметно подошел к нам, и спросил: