Одинокий волк

Пиколт Джоди Линн

Это видео заканчивается и начинается следующее из папки Кары «Избранное» в очереди просмотров в Интернете. Словно завороженные мы смотрим, как Люк Уоррен вытирает полотенцем крошечный пищащий комочек — волчонка. Он засовывает его за пазуху, согревая теплом собственного тела.

Это одна из дочек Пгуасек, — негромко говорит Кара. — Но Пгуасек заболела и умерла, поэтому папе пришлось растить двух волчат из ее приплода. Папа выкармливал их из пипетки. Когда они подросли, он научил их жить в стае. Эту он назвал Саба — «завтра», чтобы для нее всегда наступал завтрашний день. К одному он не мог привыкнуть в дикой природе — что может умереть детеныш. Он хотел научить самку, как в следующий раз уберечь помет. Папа говорил,

что обязан был вмешаться, потому что нельзя разбрасываться чужими жизнями.

На небольшом прямоугольном экране волосы ниспадают на лицо Люка Уоррена, закрывая остроносую мордочку морщини-стого волчонка. «Ну же, малышка, — бормочет он. — Не оставляй меня».

ЛЮК

Кто учит следующие поколения, что им нужно делать?

В семье — это родители. В волчьей стае — нянька. Это место — «лакомый кусочек», и когда альфа-самка беременеет, несколько волков из стаи станут предлагать себя на эту роль (совсем кик участницы конкурса красоты), пытаясь убедить будущую мать выбрать именно его. Волк получает место няньки благодаря накопленному опыту — обычно няньками становятся альфа- или бета-особи, которые больше не могут выполнять свои обязанности, оберегая семью, но вполне в состоянии позаботиться о волчатах. В этом культура волков очень похожа на культуру индейцев, у которых уважают старость, — что совершенно несвойственно большинству американцев, которые запихивают своих родителей в дома престарелых и дважды в год приезжают их навестить.

В дикой природе я не претендовал на роль няньки — я бы опростоволосился, потому что мне едва удавалось обеспечить собственную безопасность, а моя кривая обучения была слишком изогнутой. Но я наблюдал за волчицей, которая стала нянькой, и запоминал увиденное. Что тоже оказалось полезным, потому что я сам стал нянькой по воле случая. Несколько лет спустя, когда я уже вернулся в Редмонд и Меставе отказалась от своих волчат, мы с Карой спасли троих из четырех — и кто-то должен был научить их жить стаей. Это значило научить их быть лидерами — к тому времени, когда мне это удалось, ниже меня рангом оставался только Кина, которому суждено было стать сторожем.

Волчат учат на примерах — лишая тепла, которого они так страстно желают. Когда волчата вели себя хорошо, я принимал участие в их играх. Когда они не слушались, я кусал их, наваливался, обнажал зубы у их горла, чтобы они поняли, что могут мне доверять. Я начал устанавливать иерархию с помощью еды, потому что волка делает волком то, что он ест. И так по кругу: то, чем волки питаются, определяет их статус в стае; их статус в стае определяет то, что они едят. Поэтому, как только мы с Карой перевели волчат с «Эсбилака» на кролика, я давал им три разных части животного. Кина, занимающий низшую ступень в стае, получал содержимое желудка. Нодах, крепкий бета, получал «двигательное мясо» — крестец и мышцы на ногах. Кита получала самые лучшие органы. Когда мы перешли на целую тушу, я направлял волчат к соответствующим частям — так, как поступали мои братья-волки со мной в Канаде.

Забияка Нодах иногда отталкивал Киту с дороги, чтобы добраться до вкуснятины — сердца и почек. Когда происходило подобное, я срывался с места и устраивал шуточную драку с Нодахом, а потом возвращался назад. Уровень адреналина у меня зашкаливал. После такого урока Нодах пятился и делал то, что я ему велел.

Я научил волчат их языку: скулить на высоких нотах — значит выказывать одобрение, на низких—успокаивать. Рычание — это предупреждение, а фыркание означает опасность.

Но

сложнее всего было научить их расставлять приоритеты. Если стая в опасности, они должны при любых условиях защищать альфа. Любого другого члена стаи можно заменить, но если потеряется альфа-особь, стая, вероятнее всего, распадется. Поэтому после того, как были вырыты сообщающиеся норы — глубокие норы, где они могли бы спрятаться от опасности в образе медведя, человека или любой другой угрозы, — я стал играть в салки, кусал их за ноги и заднюю часть туловища, как будто их преследует хищник. Я гнал их к сообщающимся норам, чтобы они поняли: единственный способ укрыться от меня — спрятаться в норе. Но я должен был быть уверен, что первой они всегда пускают Киту. В сравнении с этой будущей альфа-самкой Нодах и Кина были второстепенными.

И каждый раз меня это убивало. Потому что, как бы я ни хотел стать волком, я всегда оставался всего лишь человеком. А разве родитель может выбрать одного ребенка, пожертвовав другим?

КАРА

Циркония Нотч живет на ферме, рационально использующей природные ресурсы, на самой границе штата Нью-Гэмпшир — можно сказать, почти в Канаде. У нее по двору свободно разгуливают козы и ламы, чему, когда мы подъезжаем к дому, невероятно радуется мама, ведь это означает, что можно занять близнецов животными, пока я буду беседовать со своим новым адвокатом.

Женщина сказала по телефону, что сейчас она почти не занимается юриспруденцией, потому что нашла себе новую профессию: сейчас она медиум почивших в бозе животных. Она поняла, что обладает этим даром, всего пять лет назад, когда среди ночи во сне к ней явился дух умершего лабрадора ее соседей и стал лаять. Разумеется, горел соседский дом. Если бы Циркония не забила тревогу, произошло бы непоправимое.

Я вхожу в дом и чувствую запах ладана. На окне с двадцатью пятью ромбиками — оконными стеклами — стоят баночки из-под желе, наполненные жидкостью, похожей на воду с растворенным в ней пищевым красителем. В результате получается нечто среднее между радугой и аптекарским шкафом из «Ромео и Джульетты», каким он рисовался мне, когда я в десятом классе читала это произведение. В дверном проеме висит занавеска из стекляруса, но я остановилась под таким углом, что вижу Цирконию, сидящую с клиенткой за столом, задрапированным пурпурными кружевами и усыпанным вереском. У Цирконии длинные седые волосы и татуировка душистого горошка, который обвивает ее шею и исчезает за воротом. На ней меховая жилетка — похоже, из шерсти одной из прогуливающихся по двору лам. В руках у женщины — веревочная игрушка для животных.

Нибблз хочет, чтобы вы знали: она не хотела испачкать персидский ковер, — говорит Циркония. Ее глаза закрыты, тело едва заметно раскачивается. — Сейчас она рядом с вашей бабушкой Джейн...

Джун? — уточняет клиентка.

Да. Иногда трудно понять диалект, на котором лают...

Вы можете рассказать ей, как нам ее не хватает? Каждый день.

Циркония поджимает губы.

Она вам не верит. Подождите, мне идет имя. — Циркония открывает глаза. — Она говорит о суке по имени Хуанита.

Хуанита — это наш щенок чихуахуа, — вздыхает клиентка. — Наверное, формально говоря, она сука, но никогда не заменит Нибблз. Ни одна другая собака ее не заменит.

Циркония прижимает руку к виску и скашивает глаза.

Нибблз ушла, — говорит она и кладет игрушку на стол.

Сидящая напротив женщина приходит в возбуждение:

Но вы должны ей сказать! Передайте, что мы ее любим!

Можете мне поверить, — Циркония прикасается к руке клиентки, — она знает. — Медиум резко встает и через занавеску замечает в прихожей меня. — Триста долларов, — объявляет она. — Беру и чеками.