Одинокий всадник
Шрифт:
То и дело они обменивались короткими фразами о своих наблюдениях: там куст в отдалении шевелился под ветром и был похож на залегшего человека, то мелькала какая-то неясная тень. Но постепенно смутная тревога приумолкла в душе, и они стали говорить все реже и реже.
Часа через два достигли того места, откуда им надлежало повернуть к туранговой роще. Сначала решили передохнуть, но потом передумали: путь предстоял неблизкий, времени терять нельзя.
Они
Иногда на пути им встречались такие крутые подъемы, что лошади противились идти. Тогда верховые пускали их в объезд по низинам и неизменно плутали, а потом долго искали нужное направление. Вскоре им пришлось отказаться от этих низин — так они и до ночи не доберутся до Котантала. Перед каждым холмом спешивались и вели лошадей наверх в поводу.
Лишь после полудня они дали отдых себе и лошадям. Достали из коржунов курт, иримшик, вытащили бурдюки с шалапом и, пристроившись у подножия высоченного бархана, сели перекусить.
— Ага, можно тебя спросить? — сказал Киикбай, разжевывая затвердевший солоноватый кусочек курта.
— Спрашивай, — откликнулся здоровяк, тоже двигая крепкими челюстями.
— Правда, что вы с Кулбатыром друзьями были?
Баймагамбет уставился на спутника единственным глазом: чего надо этому парню? Но жевать не перестал.
— Кто тебе сказал?
— Люди говорят.
Баймагамбет отпил из бурдюка большой глоток шалапа, отер тыльной стороной здоровенной ладони губы, ответил неопределенно:
— Если говорят — значит, что-то знают.
Киикбай тоже попил, завязал горловину своего бурдюка, положил его в коржун.
— Почему он зуб заимел на людей нашего аула?
— Чего ему зуб иметь? Враждует просто, — опять не очень понятно сказал Баймагамбет.
— Просто так, не из-за чего?
— Просто, не просто! — засопел Баймагамбет. — Классовый враг он — вот почему!
— Какому классу он враг?
— Беднякам он враг — кому же еще?
— Как же так? Ведь он и сам бедняк!
— Что поделаешь? Оба мы самые настоящие бедняки. Оба пасли коней у бая Жансары. Тогда и были друзьями. Да такими, что мечом не разрубишь. Потом, уж не знаю почему, он привязался к тем пустобрехам, которые хотели установить власть Алаш-Орды. Так и перешел на сторону баев. Они его, конечно, приласкали — сотником сделали. А я стал большевиком. Мне многих алашордынцев приходилось видеть из тех, что вовремя сложили оружие. А этот не унимался. Да и сейчас не унимается. Какая-то затаенная злоба живет в нем, вот и продолжает лить кровь...
Для Киикбая, по существу еще мальчишки, кое-что начало проясняться. Ведь когда здесь хозяйничали алашордынцы, он был еще почти ребенком. И все же многое из того, что услышал он два дня назад, переходя от одной кучки людей к другой возле юрты убитого Алдабергена, осталось для него тайной.
— Скажи, а правда, что Ураз убил отца Кулбатыра? — напрямую спросил он. Это, казалось, мучило Киикбая больше всего.
— Эх, браток, — вздохнул Баймагамбет, — долгий это разговор, в двух словах ничего не объяснишь... Чего только не было тогда! Все перемешалось: кто прав, кто виноват... Но сказать по правде, Ураз был слишком скор на расправу. И вот как тут судить? С одной стороны, преданнейший нашему делу человек, голову в любой момент готов
Баймагамбет вроде бы ничего не сказал прямо, но Киикбай понял: да, Ураз был повинен в смерти отца Кулбатыра.
— В ауле говорят, что Кулбатыр и на Шанау имеет зуб, это правда? — спросил он опять.
— Э-э, да кто зуба не имеет на Шанау! Собаки и те имеют на него зуб. Он ведь куда попало сует свой глупый нос, порядок ему, понимаешь ли, надо навести везде и всюду. Кричит, шумит, настроение всем портит!
Лицо Баймагамбета было сначала неприязненным — видимо, не мог забыть утренней стычки с Шанау. Но, по натуре добрый, он быстро отошел, даже заулыбался:
— А в общем-то, у каждого человека свой характер — у этого дураковатый. Но он ведь беззлобный, Шанау. Сперва наговорит, накричит, руками размахается, а через минуту уже забыл все. Правда, и за ним водится: если упрется в чем-нибудь, с места не своротишь. Но только если по делу. Это, я считаю, хорошая в нем черта!
Тут он, видимо, вспомнил, что толком не ответил на вопрос Киикбая. Глянул на парня виновато.
— Тогда, в первый раз, когда Кулбатыр покидал наши края, — сказал он, облизывая быстро сохнущие губы, — не кто-нибудь, а именно Шанау преследовал его по пятам. Он тогда был членом Каратюбинского ревкома. И возглавлял отряд. Кулбатыр много дней водил их за собой, а потом точно по небу улетел. Так и не смогли его настичь... И знаешь, на земле люди всякие. Нашлись такие, кто обвинил Шанау, будто он просто не хотел ловить бандита и сам дал ему уйти. Потягали тогда Шанау, здорово потягали — едва оправдался. Может, только и спасло, что он батраком был. Так что сам понимай, за что мстит ему Кулбатыр... За ту погоню, наверно...
Баймагамбет достал кисет с насваем [14] , заложил щепотку за губу. И внезапно спохватился:
— Э, паренек, засиделись мы с тобой. Как бы нам в потемках не пришлось ту рощу искать.
Они уходили в глубину пустыни. И чем больше удалялись от края ее, тем меньше и меньше становилось следов. Иногда вдруг попадется волчий или заячий, но потом и эти исчезли — лишь гладкий спрессованный песок, и больше ничего.
К вечеру они увидели темнеющую вдали рощу. Поднялись на самый высокий бархан, оглядели округу — никого! И сразу же поняли, что пришли первыми. Подъехали к роще почти вплотную, разнуздали коней, а сами сели в ожидании остальных.
14
Насвай — мелко растертый табак с золой.
Они так и не наткнулись на следы Кулбатыра. Но что у других? Может, хоть им повезло? Возможно, и в схватку вступили. Все могло случиться. Разве нельзя допустить, что кто-то опять нарвался на засаду, устроенную бандитом? Что ни говори, а слишком на большое расстояние разошлись они друг от друга. Тут ни крика, ни выстрела не услышишь.
Эти мысли кружились в головах обоих, хотя ни Киикбай, ни Баймагамбет не заговорили об этом, даже делали вид, что ни о чем таком и не думают. Баймагамбет неожиданно вспомнил, что у пут его коня сломался стопор, достал из кармана нож, пошел к недалекому кусту можжевельника, срезал ветку потолще и, вернувшись к Киикбаю, сел мастерить новый. Киикбай же, уперев приклад в песок и опершись на ствол дробовика обеими руками, сидел неподвижно, пристально вглядываясь в даль, откуда должны были появиться товарищи.