Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
Шрифт:
Кому именно он не завидует, Шульгин не уточнил. Да этого и не требовалось по логике ситуации.
— Поесть бы, а то я весь день, кроме кофе и пары бутербродов, — ничего… — забрасывая на плечо ружейный ремень, вздохнул Новиков.
— Там и поедим заодно…
Длинным полутемным проходом Шульгин вывел Новикова в каменный шестиугольный зал, где сходились еще четыре освещенных редкими чугунными фонарями коридора. В глубокой нише на свободной стене располагалась массивная, как в боевой рубке крейсера, дверь лифта, но не того, который привез сюда Новикова, тот открывался прямо в тамбур мастерской. Андрей хотел спросить, почему Шульгин не воспользовался им, но воздержался. Не хотелось
Шульгин набрал на сенсорной панели незнакомое Андрею сочетание цифр.
— Все-таки монстра ловить мы пока не станем. Его там наверняка уже нет, — сказал Шульгин, видимо, тщательно обдумав проблему. — А если есть — сам придет, когда потребуется…
Лифт остановился.
— Вот, извольте… — Шульгин пропустил Андрея вперед.
Действительно, Сашка его удивил. Впрочем, что значит — удивил? В Замке техническим чудесам удивляться было не принято. Но вот каким образом он нашел то место, где они оказались?
Грязноватая площадка черной лестницы старого московского или ленинградского доходного дома, погнутые металлические перила, выщербленные каменные ступени, две узкие филенчатые двери, покрытые шелушащейся коричневой краской. Даже запахи на лестнице были те самые, соответствующие. Какая-то извращенная ностальгическая фантазия руководила создателем этой декорации. В таком смысле Новиков и выразился, очутившись в типичной кухне коммунальной квартиры, не подвергавшейся ремонту с довоенных времен.
По углам потолка висела паутина, над полукруглой раковиной с обколотой эмалью из стены торчал медный кран, даже двухсотсвечовая лампочка на витом пыльном проводе не слишком щедро освещала убогую меблировку.
— Не знаю, что тут и кем руководило, а я вот нашел. Наверное, именно этого мне и захотелось после наших апартаментов. Надоела, получается, миллионерская жизнь. Я ведь примерно в такой квартире и вырос…
Новиков не стал говорить, что декорация остается декорацией, и не слишком важно, что именно имитируется. Уайльд, кажется, заказывал лохмотья бродяги у лучшего лондонского портного…
Соответственно интерьеру был накрыт и стол. Поллитровка настоящей «Московской», той еще, с сургучной пробкой, открытая банка килек в томате, и другая, с баклажанной икрой, «Любительская» колбаса на толстой фаянсовой тарелке с синей надписью «Общепит», четыре малосольных огурца, сало, соль и кастрюля с вареной картошкой на плите.
Честное слово, сидели они вот именно так когда-то, в семидесятом, а может, и в шестьдесят восьмом. Только вроде бы тогда для эстетства и антуража присутствовали на столе маленькие кругленькие баночки трепангов…
— Что, просто совершенно случайно набрел? И прямо к накрытому столу? — Новиков и верил, и не верил, потому что никогда у Сашки не бывало просто так. Хотя… Во времена, именуемые «оными», когда на то, чтобы примерно так же, как сейчас, посидеть, не хватило пары рублей, означенный Шульгин на отрезке между метро «Кировская» и Главпочтамтом нашел на грязном осеннем асфальте пятерку! Так что…
— Ну какая тебе… разница? Нашел не случайно — придумал случайно. Или наоборот. Главное — сейчас это именно то, что нам нужно. Посидим, поговорим, словно ничего не было и нет. Когда еще придется?
Андрей хотел сказать, что уж в этом он вопроса не видит, посидеть они имели возможность всегда и
Сколько за последнее время случалось с ним всякого, а ощущения настоящей жизни не было. Все играли они и играли бесконечные, словно Ионеско и Беккетом придуманные роли…
И, разлив по стаканам дешевую, в зеленой кособокой бутылке водку, которая быстро ударяет в голову и уже через семь минут развязывает язык для откровенного, чисто русского разговора, он спросил Сашку:
— Давай перед тем, как… Что-то особливо кислое с тобой случилось? Или придумал что? Ну и скажи…
— Сказать недолго, — криво ухмыльнулся Шульгин. — Я тебе в любое время такое сказать могу… Однако, знаешь ли… Нет, ты пей, пей, и огурчик вот, и икорки, ложкой, алюминиевой… Теперь все правильно… Понимаешь, я вот с Сильвией довольно много разговаривал, она девка сугубо информированная, и… — Шульгин пошевелил пальцами в воздухе. — У нее, знаешь ли, есть свой подход к нашим проблемам. Антон как-то Воронцову вкручивал, что форзейли — представители высших по отношению к нам миров и уровней цивилизации. А аггры — как бы наоборот, темные силы и прочее. Давай повторим — и килечки с картошечкой. Очень способствует прояснению. А то мы привыкли мыслить чересчур уж возвышенными категориями, применяясь к ситуации, а не надо бы так. Очень ведь все просто, братец ты мой…
Вот и вновь наступил момент, когда Шульгин вдруг сбрасывал свою обычную маскировочную манеру-личину и говорил с Андреем серьезно, по гамбургскому словно бы счету и сразу менялся в лице, становился суше и подтянутее, брови сдвигались к переносице, и даже голос приобретал иной тембр.
Словно размышляя вслух и не слишком заботясь о логике изложения, он рассказывал о том, как вроде бы случайно научился чувствовать Замок, вернее, ту псевдоинтеллектуальную его часть, которая всем здесь управляет. Все ведь видели, что Замок умеет выполнять желания своих обитателей, в этом первый убедился Воронцов, а за ним и все остальные — при выборе и оформлении жилых помещений, при заказе блюд в ресторанах и барах, в той же библиотеке…
Но ведь сознательно управлять поведением Замка никто не научился! Замок словно постоянно сканировал их эмоциональное поле и не то по собственному усмотрению, не то по заданной программе реагировал на желания и потребности постояльцев. А вот он, Шульгин, кажется, научился Замком руководить произвольно. Неизвестно каким образом, но тем не менее… И уже несколько дней, никому не говоря, экспериментировал. В основном успешно. Вдобавок у него словно появилось новое чувство. Не сказать, чтобы это была телепатия. Пожалуй, правильнее было бы назвать его… гиперинтуицией. Постоянного действия. Потому что обычная интуиция внезапна, почти неуловима и… неубедительна. Очень часто верность прозрения становится очевидна, когда предчувствуемое уже произошло. Сколько раз бывало, еще в институте, когда перед экзаменом кажется тебе, что пронесет, пусть и мало что успел выучить, и даже бывает, номер билета представляется… Не раз так и получалось, но все равно ведь это только потом с восторгом рассказываешь, а до того… Сейчас же Шульгин свою интуицию ощущал как достоверное знание. Как латинские названия костей, насмерть вбитые в голову еще на первом курсе. Не время сейчас подробно пересказывать, что именно и как он успел понять за последние дни. Не так это важно. А именно сегодня… Отчего и кухня эта заказана и изготовлена была со стопроцентной точностью.