Одиссея мичмана Д...
Шрифт:
Хранить память предков, реликвии истории – не только нравственный долг, но и великое профессиональное умение. Владельцам «Авроры» не хватило ни того, ни другого. Они оказались из того разряда «ценителей искусства», которые могут откромсать ножницами полотно драгоценной картины, если оно не лезет в облюбованную раму.
Побыстрее и подешевле.
В конце восьмидесятых информационные центры мира, «банки электронной памяти» охватила сущая паника. В каналы ЭВМ попал «компьютерный вирус» – дикая, блуждающая программа, которая уничтожала все, что хранилось в ячейках памяти, – цифры, факты,
«Компьютерный вирус» вел себя так же, как и его биологические сородичи, которые, проникая в клетку, вторгаются в ее святая святых – в код генетической информации – и начинают репродуцировать себе подобных. Клетка, лишенная собственной генетической памяти, перестает развиваться, делиться и в конце концов погибает.
Природа вирусов до конца не изучена, но ясно одно, что тот же компьютерный пожиратель памяти отнюдь не хаотический набор помех. Это хорошо организованное зло, зло в электронной ипостаси.
«Изображение бриллианта, неожиданно появившееся на экранах сразу 25 дисплеев, – сообщали газеты мира, – повергло в панику даже видавших виды чиновников. «Драгоценный камень» начал стремительно метаться по экранам, уничтожая все созданные на них с помощью электроники графики, таблицы, статистические сводки… Одновременно «взбунтовались» и сами ЭВМ, которые принялись самопроизвольно тиражировать испорченные электронные программы. Управление экономикой страны было парализовано».
Нечто подобное произошло с памятью нашей истории, когда в двадцатые годы некий «бриллиант» стал метаться по архивам, редакциям, библиотекам, издательствам, энциклопедиям, стирая имена, даты, факты, цифры вместе с носителями их и хранителями, «тиражируя испорченные программы». На них, на исторических фальшивках, взросло не одно поколение, питая свою память духовными суррогатами «вируса беспамятства», запущенного в умы и души людей.
Распалась связь времен? Она распадалась порой за нашими спинами, порой на наших глазах. Она и сейчас еще распадается, эта кровная связь. Но она не распалась. Еще не поздно многое спасти, восстановить, соединить оборванные нити и звенья. Еще не поздно создать Гавань исторических кораблей и отвести туда брошенный корпус «Авроры» вместе с другими историческими судами, доживающими свой многотрудный век на задворках портов и корабельных кладбищах. Еще не поздно восстановить чугунный крест на братской могиле двухсот восемнадцати моряков с «Императрицы Марии», могиле, снесенной несколько лет назад бульдозерами севастопольского стройтреста вместе со старинным Михайловским кладбищем. Что скажет учитель ученику, когда тот поднимет с грядки школьного участка череп русского матроса?
Грядущим поколениям еще меньше, чем нам, будет понятно, зачем понадобилось взрывать храмы Христа Спасителя с васнецовскими фресками и Спаса на водах, воздвигнутый на народные деньги в память моряков, погибших в Цусиме, зачем надо было выбрасывать из гробниц мощи Александра Невского и прах Багратиона? Зачем надо было уничтожать цвет русской культуры в Соловках и отвалах Беломорканала, развеивать его по зарубежью?
Судеб морских таинственная вязь… В общую ткань нашей истории вплетена она.
С печалью гляжу я на сей холст. Бреши, бреши, бреши…
Подобны изрешеченному
Санкт-Петербург. Июль 1991 года
Ну вот, пока писались эти строки, как принято оговариваться в газетах, Ленинград стал снова Петербургом, обретя первородное имя – то самое, с каким с младенчества знали сей град мои герои.
…Живу в кольцевых лабиринтах старой Знаменской гостиницы, в номере с видом на часовую башню Московского вокзала, ворошу рукопись. Пора ставить точку. Ставлю ее уже в который раз, и… в который раз она на глазах превращается в многоточие.
Вдруг громыхнуло, да так, будто все пушки Питера – от полуденной в Петропавловке до бакового орудия на «Авроре» – пальнули разом. Сверкнула молния, и трепет ее повторили все шпили и кресты цареизбранного града. Так с корабельных мачт репетуют светом сигналы флагмана.
Гроза!
Их град жил без них. Без них все так же окунал он свое поднебесное злато то в зори, то в сумраки, кутался в снега, плескался в дождях, а порой, подобно их кораблям, тонул в морской воде по брюхо каменных сфинксов и бронзовых коней, когда разгневанное чем-то или кем-то море вдруг поднималось и само входило в улицы, как врывалось оно в погреба и трюмы их крейсеров и эсминцев…
Только в грозу мог раздаться этот телефонный звонок. Снимаю трубку: голос старого знакомца, моряка-историка Владимира Фотуньянца, вчерашнего капитана 2-го ранга, а ныне ночного сторожа в каком-то питерском кооперативе.
– Тебя еще интересуют бумаги Домерщикова?
– ?!!
– Видишь ли, кто ищет, тот иногда находит. Правда, не то, что искал сам, но зело полезное для другого.
– Не томи душу!…
– Тогда пиши шифр – В-8429 – и приезжай на Стрелку. В музей… Я там отложил кое-что в рукописном фонде.
– Но я же там искал!
– А это совсем в другой папке оказалось. Случайно наткнулся.
Боже, которая же по счету счастливая случайность?! Когда их столько – они выстраиваются уже в некую закономерность…
С некоторых пор я стал бояться ходить в архивы. Там спрессованное многажды время. Клетки мозга там сгорают втрое, вдесятеро быстрее, как сталь в чистом кислороде. Воистину: много будешь знать – скоро состаришься, ибо много печали во многом знании…
Вот и папка, точнее, большой конверт, а в нем общая тетрадь в черном дерматине, с резким запахом скипидара. Документы только что обработаны от жучка. В дневник вложено и заявление Домерщикова в адрес Президиума Верховного Совета СССР. В нем, как на последней странице журнала, все ответы на головоломный кроссворд в начале. Но кто же позаботился о том? Заглядываю в регистрационную карточку. Ну конечно же это она, верная Китца! И совсем не все сожгла Екатерина Николаевна перед отъездом в дом престарелых. Только самое личное… А это она принесла в 1970-м сюда специально для меня, хотя в тот год ни я, ни она не подозревали о существовании друг друга. И все же пусть кто-нибудь возразит, что не для меня.