Одиссея мичмана Д...
Шрифт:
Лейтенант Ивановский с обезумевшими глазами бежал тушить пожар. На мои увещевания бросить это дело и идти наверх не ответил ни слова, а, издавая невнятные звуки, бросился в моем направлении.
Попробовал спуститься вниз, попал рукой и ногой в распоротый живот убитого… Огонь, стоны, глаза слезятся, ничего не видят. Пробыв в этой обстановке несколько минут, я отправился наверх, где встретил трюмного механика Гедройца.
– Что делать? – спрашивает меня.
– Ничего. Идите на ют. Внизу вода,
Через полупорт смотрю: болтает катер и на нем пара людей, выбившихся из сил, чтобы выбраться наверх.
Отправил второго посланца к командиру за приказаниями. Но ответа все еще нет. Чья-то рука надевает на меня пояс… Иду вниз, чтобы взять карточку жены и мои документы. За мной прибегает вестовой Лыков.
– Боже, на кого ты похож?! – спрашиваю. Бедняга весь обгорел, все лицо, руки, ноги, голова – все черное. – Иди спасайся и плюнь на меня!
– У меня есть матрац, – говорит он. – А вот вам пояс.
Его вид и самопожертвование вывели меня на несколько секунд из равновесия. Запер дверь на ключ и вышел на ют.
– Оставь, ради Бога, бросайся, – говорю ему. А он все за мной. Слава Богу, удалось спихнуть его в воду.
Корма задралась… Стоять на палубе трудно. Николай Совинский надевает на меня пояс.
– Ради Бога, Михал Михалыч, у всех уже надеты…
– Зачем вы делаете это? – Я устал отвечать милому юноше, со слезами уговаривавшему меня надеть пояс. Дюжина рук с тем же предложением… Приказываю: – Скорее бросайтесь и отплывайте!
– Что же мне делать? – говорит повар. – Я плавать не умею.
– У вас есть пояс и матрац. Спасайтесь!
– Разве не утону?
– Нет, нет… И с Богом!
Бух, и он отплывает.
Один пояс держу в руках, кто-то сунул. Что делать? Да нечего ждать своей участи пойти ко дну.
– Бросайтесь, боцман! Вам делать здесь нечего!
– Что прикажете делать? – спрашивает трюмный механик, надеясь на спасение крейсера.
– Немедленно отправляйтесь за борт. Бросайтесь дальше, а то ударитесь.
– Есть.
Боцман поплыл.
Глухой звук, удар в голову, и вдруг лечу куда-то очень далеко, выныриваю, и вновь удар… Всплываю, вижу крейсер и сотни голов на плаву.
В воде матросы кричали: «Гляди, старшой тонет!» Один дал вцепиться в свой пояс: «Держитесь, ваше высокоблагородие… Выплывем!»
Плыли к дрейфующему английскому тральщику. Его проносит мимо. Закричал по-английски: «Бросайте якорь!» Кажется, услышали. Загрохотала якорь-цепь. Но тральщик оказался французским…
Втащили на борт.
…Иду на мостик к командиру. Хочу сказать слово – ничего не выходит: дрожь ужасная. Спускаюсь опять на палубу.
– Ваше высокоблагородие, помогите, там наши ребята!
Вытащили одного, другого…
– Ой,
Срывается и падает в воду, тащу за шиворот, не слушаю стонов. Ну вот ты и спасен.
– Иди внутрь!
– Но… Та… Не…
Бедняга, нога у него сломана, сам обожжен, а плыл.
– Гардемарин Смирнов, это вы?
– Т-так т-точно, господин старший офицер! Нога сломана, идти не могу, терпеть буду.
– Орел!… Несите его в камбуз.
– Ваше высокоблагородие, граф Гейден плывет!
– Давай тащить…
Вытащили. Ноги не держат.
– Холодно… Согрейте!
Глажу по голове, бедный мальчик, совсем измотан, у него отнялись от судороги ноги.
– Кто это? А, ну вот…
Втащили командира. Голенький, только в одном капковом жилете.
Еще, еще… Боже, сколько обгоревших! Обхожу, смотрю, а говорить не могу. Зуб на зуб не попадает. Ходим кругами.
Захожу в какую-то каюту, всех тошнит, дрожат, сидят обгорелые и мучаются! Даже стать негде, на полу какая-то слизь. Трясет неимоверно.
Пойду посмотрю, как дела.
Всюду стоны и дрожанье. На лицах написано только одно желанье: скорее бы дойти до Саида, а то, не ровен час, напоремся на мину.
Наконец показался Порт-Саид. Стою у трубы, греюсь. Подходим к землечерпалке. Слышны голоса англичан.
Вывожу обожженных и раненых.
– Вы что же не зажигаете огней? – говорит мне какой-то кэптен. – Огни и кранцы?
– Какие, – отвечаю, – вам огни? Я не знаю, где они!
– Какой же вы в таком случае капитан?!
– Откуда вы взяли, что я капитан? Я старший офицер погибшего крейсера.
Извинился.
– Большое вам спасибо за распорядительность. Вы тут так командуете, что я принял вас за командира тральщика.
Отвел офицеров в госпиталь, иду назад смотреть команду.
Три часа ночи. Кого-то несут. Это лейтенант Кузнецов: «Умру, Михал Михалыч… Не выдержу. Очень все болит».
И действительно, час только и выдержал, бедняга.
К четырем утра попадаю в палату. Проверяю офицеров – шестерых нет. И все мои фавориты. Бедняги замерзли либо пошли ко дну с кормы.
Раздеваюсь, ложусь. Подходит сестра и приносит три одеяла. Начинаю забываться…
6 часов утра. Не спится, все болит… Надо вставать. Хрипит в углу командир. Надеваю свое мокрое платье, и начинаются дела.
После обеда – похороны. Какой-то консул жмет руку. Приходят английские офицеры. Перевожу. Греюсь. Устал.
«Пожалуйста, – говорит командир, – делай все, как найдешь лучшим. А я пойду к консулу насчет денег».
Давно бы так! Наконец-то дал мне карт-бланш! Хвост трубой – и пошел писать. Вспомнил человек десять… Одним словом, практика – лучше, наверное, не придумаешь.