Одна беременность на двоих
Шрифт:
— Это только первый раз страшно, — улыбнулась мне стоящая позади девушка. — А потом привыкнешь. Это круто. Мы же не просто модели — мы часть произведения искусства. Мы вообще нарасхват. Если намекнёшь местным модельерам, что ты готова участвовать в показах, отбоя не будет…
Спасибо, мне оказалось достаточно полторы минуты побыть феей. Я не споткнулась, но после общего поклона и выхода из зала во двор почувствовала приближение панической атаки — гости тянули меня в разные стороны, чтобы сфотографироваться. И вот впервые я была безумно рада увидеть Аманду, но спасти меня она не сумела. Один из устроителей поймал меня за руку и вернул к гостям. Я перестала чувствовать себя человеком —
В машине миссис О’Коннор я с трудом нащупала сиденье, не веря, что наконец-то могу сесть. На все вопросы из серии «ну как?» я могла отвечать только улыбкой, которую приклеили к моим губам вспышки фотоаппаратов. Ну как… Да лучше, чем девушка с жемчужными вратами…
— Это врата рая, — расхохоталась Аманда. — Ты что, не знаешь, что так вагину называют?
Я закрыла лицо руками, чувствуя, как царапают ладонь накладные ресницы — какой же идиоткой я выглядела в глазах той девушки… Мне стоит повесить такой же замок на рот и никогда не открывать его! Но главное — отклеить ресницы до завтрашней мессы. Что на подиуме, что в церкви я чувствовала себя не на месте. Если бы они только играли музыку, которая звучала в францисканских миссиях, когда Калифорния была частью Новой Испании, но пастор разбавил концерт проповедью. Под звуки индейской флейты мы слушали историю Эсфири, а потом, когда закончились слайды, пастор подытожил рассказ:
— Мы читаем Библию не столько для того, чтобы знать, как и что было тысячи лет назад, а для того, чтобы не повторять ошибок наших предков. Евреи за пять веков изгнания стали во всём персами — одевались, как они, говорили на их языке, соблюдали их законы и трудились на благо новой родины. Они ничем не отличались от чистокровных персов, кроме веры в единого Бога, но эта вера не мешала им быть равноправными уважаемыми подданными Персидской Империи. И ужас в том, что достаточно было обиды одного человека, чтобы они стали для персов врагами. Сосед пошёл на соседа не потому, что сосед ему насолил, а потому что ему сказали, что сосед плохой. Ужас в слепой вере людей в чужое, не подтверждённое личным опытом или опытом близких людей, мнение. Это болезнь нынешнего общества, это ужас масс-медиа и социальных сетей — мы не знаем, кто сказал, мы не знаем, почему он это сказал, но нам это и не важно — мы утратили привычку проверять источники информации… И сегодня, как никогда, легко подсунуть нам с вами нового врага… Порой достаточно просто сказать — он не такой, как ты, значит, он плохой… — пастор замолчал на мгновение. — Я вас хочу попросить лишь об одном — думать своей головой. Это самое трудное в наше время. И давайте помолимся за силу нашего духа и любовь к ближнему, кем бы он ни был.
Я молилась со всеми и с чистым сердцем обнимала других прихожан, но не смогла заставить себя пойти к причастию.
— Не имеет значения, какой конфессии вы принадлежите. Главное, что вы верите, что Иисус — это любовь.
Какими бы искренними ни были слова лютеранского пастора, игравшего в церкви католическую старинную мессу, я не сумела подняться со скамьи. Я комкала листок с информацией о музыкальной программе и думала, сколько оценочных взглядов и фраз поймала в этом году Аманда. А что сейчас думает о нас мой отец, я даже боялась себе представить.
Глава шестьдесят пятая "Цирк да и только!"
Миссис О’Коннор увезла с собой половину проблем Аманды, и та даже плечи расправила, а мои полностью согнулись под стопроцентной тяжестью молчаливой ссоры с отцом. Весь понедельник я прождала звонка, ежесекундно проверяя телефон. Не слушала лекции, не вела конспект. Позвонить
Как вообще возможно оправдаться в том, в чём не виновата? Как можно было поверить в подобное о собственной дочери?! Что у отца вообще с головой? Хотелось позвонить Эйтану, но что брат в свой черёд мог сказать в мою защиту? Что придуманное матерью Аманды бред? Да это и слепому понятно! Только не отцу. И если он ослеп, то и оглохнет, лишь услышит мой голос. И я не звонила и боялась заговорить даже с Амандой, ведь до последнего ждала, что её мать извинится и постарается исправить содеянное. Да где там! Она, наверное, обо всём забыла, узнав про Майкла! Мои проблемы, как никогда раньше, стали абсолютно моими.
Аманда действительно было не до меня. Она вернулась от врача немного пришибленной, и я еле успела погасить глупую улыбку и проглотить вопрос «ну как?» Она уселась на диван и уставилась на пустой мольберт, с которого миссис О’Коннор забрала дописанный портрет дочери. Надо бы убрать его, ведь я не собираюсь ничего рисовать. Дел в нынешнем семестре выше головы, чтобы думать про высокое искусство. Кисти вымыты, высушены и убраны до лучших времен, и у меня нет никакого понятия, настанут ли эти времена вообще. Во всяком случае не в апреле, когда в квартире будет жить ребёнок Аманды.
Аманда минуту не двигалась. Застыла изваянием — не хуже профессиональных моделей. И тут же подарила моим ладоням привычный рабочий зуд. Но надо учиться — заткнуть уши наушниками и уткнуться в программу по испанскому. Главное, проговаривать фразы про себя — беззвучно открывать рот, чтобы не отвлекать Аманду от думы. Если она не плачет, то с ребёнком всё в порядке. Наверное, мать звонила…
— Тебе когда-нибудь капельницу ставили?
Я чуть не подскочила от вопроса. И не только потому что Аманда прокричала его, видя меня в наушниках. Капельницу? Выходит, что-то с ребёнком? Я почти спросила. Уж рот точно открыла, но острый взгляд бирюзовых глаз затолкал слова обратно, и я лишь головой затрясла.
— Как думаешь, это больно? — Аманда поднялась с дивана и сделала шаг на кухню. — У меня мазок на стрептококк взяли. Если будет положительный, мне все роды под капельницей лежать.
— В плане лежать?
Я понимала значение использованного Амандой глагола и переспросила лишь для того, чтобы не молчать. Она заговорила первой. Видно захотела моего участия. А я вновь не знала, что сказать. Брр… Меня даже в дрожь бросило, и вся рука зачесалась, а не только на сгибе.
— Ну, — протянула Аманда по-прежнему убитым голосом, — с ней можно ходить, если кто-то будет катить капельницу следом.
— Ну я буду катить. Чего ты так расстроилась? Ты же давно про этот анализ знала… — выдала я, пытаясь вспомнить прежние разговоры, и не ошиблась.
— Я не из-за анализа, — Аманда продолжала сидеть с опущенными глазами. — Я машину разбила…
— В плане? — как под копирку, снова выдала я ненужный вопрос. Аманда не замолчала. Это я зачем-то её перебила.
— Да с парковки у госпиталя выезжала. Задумалась и не посмотрела в зеркало. Я вообще в них раньше не смотрела, всегда оборачивалась назад, а сейчас из-за живота тяжело стало… Дура я…
— И?
Теперь-то она замолчала и уткнулась носом в вывороченный под футболкой пупок. Вот я и вякнула своё «и».
— Ничего, — Аманда наконец продолжила бубнить в живот. — Скорости-то не было. Мужик решил, что царапина на его машине маленькая, а живот у меня большой, и попросил в следующий раз смотреть в зеркало. На том и расстались.
— А твоя машина?
Ну чего я лезу?! Почему не могу прикусить язык?!
— Царапина приличная. И не наврёшь матери, что это не я виновата.