Одна из стрел парфянских
Шрифт:
Кроме Гобоя - несколько человек издалека и мельком. Не было сомнений, что это тот самый, с улицы Королевы. Следовало истратить все запасы министерства, города и государственного резерва, залезть в НЗ Его Святейшества, но немедленно накрыть специальным "комендантским" колпаком весь город, до тех пор, пока все до единого жители - младенцы, калеки, старики, полицейские, беременные женщины и имбицилы - все до единого, включая оллов, будут индивидуально досмотрены и просканированы на предмет идентификации, локализации и поимки фигуранта №0(как его по наитию назвала в свое время Лара). Да, следовало бы именно так и сделать, это Лара очень хорошо поняла через годы, задним умом; а сейчас были просто предприняты экстраординарные меры городского масштаба: начисто перекрыты границы
Весна, вслед за остальными временами года, как обычно, вносила свой вклад: ветрами, слякотью, грязью и переменными заморозками продолжала перемалывать город, когда-то гордившийся своей опрятностью и холодной красотой. Центральные улицы и проспекты хранили все признаки цивилизованного, но чуть подальше - за Обводным, за островами, на Голодае, на Гражданке - мрак, нищета, закон зверя, бесконтрольность, подтверждающие олловский тезис об изначальной неполноценности человека, как субъекта цивилизации.
И снова старик просил милостыню, взирая на прохожих накладными бельмами из под очков. Ночевал он в руинах Петропавловки, в притонах, где можно было обогреться, обсохнуть и поспать в тепле, либо в тоннелях Горьковской подземки, но там условия похуже; а побирался здесь же , на Петроградской стороне, в районе улицы Широкой. Разные бывали заработки: случались абсолютно пустые дни, бывало и по десять рублей перепадало, половину из них старик отдавал "за защиту" нищему-рулящему. Сам он предполагал пересидеть, с месяцок, облавы и обыски, осмотреться, да и двигать от греха подале, в провинцию, но ноги все еще плохо носили его, а люди рассказывали об олловских патрулях, которые совсем озверели в последнее время и "бошки секут" еще до начала допросов. Так день за днем, месяц за месяцем, а два года - с плеч долой. Итого четыре с лишком, умножить на акселерацию - лет десять-одиннадцать получалось. Руки все еще тряслись, но пальцы сгибались и разгибались - не в пример прежнему, старик и слышать стал получше, и дыхания ему хватало, чтобы вполне бодро доковылять от "крытых кибальчичей" до Сытного, а вечером обратно. Окрестные маргиналы любили деда за незлобивый нрав, за то, что он орудует "с применением технических средств", хотя на такую старость ему и без "бельмов" жертвовать не перестали бы, за терпение и интерес к чужим "исповедям", за безобидность, в конце-концов - сейчас любой любому исподтишка нагадит, ограбит и заложит напоследок, а дед - нет, он еще по старым понятиям живал, да и зубов уже нет у него – кусать кого-либо...
Весть прикатилась издалека, из Купчино: оллы вяжут всех слепых и под
них закошенных.
Видимо, у дознатчиков кончились версии и они пошли по второму кругу (два года назад тоже была поголовная чистка по Питеру, но старик тихо вернулся на свою прежнюю местность, что на Королевской улице, и нагло прожил там три месяца, снимая угол у новой хозяйки-дворничихи. Там его никто не искал, и, может быть, следовало рискнуть и... Но дерзость должна быть умеренной... А кроме того, дворничиха могла пригодиться...).
В тот же вечер старик опять вернулся на Королевскую. Еще через два дня похоронный микроавтобус был остановлен для досмотра на заставе в Автово.
Простоволосая и дряхлая, как сама смерть, старуха-мать тихо каркала над пожилой покойницей-дворничихой - любимой доченькой. Ауросканер показывал не совсем норму: бабка то ли обкурилась, то ли под ворожбой, и ее полагалось задержать и просканировать "в полный профиль". Как и всюду на заставах, старшим был олл, но он появлялся только под вечер. Прапор, долгим усердием "выслуживший двоечку", был опытен и знал, что при полном профиле накроется его обед и послеобеденные картишки. Ладно, пусть едет в
и сама умерла в том же крематории... Надо молчать: рисковать не привыкать, риск дело благородное (Откуда ему было знать, что настоящий риск был бы, затей он задержание старухи).
А земная Империя оллов продолжала жить, работала государственная машина, собирались налоги, рождались дети - и у землян, и у оллов, все было как всегда в последние столетия.
Жизнь Императора не то чтобы не омрачалась заботами, но они не выходили за рамки обычных государственных и семейных проблем, именно для этого и работал государственный механизм: не должно быть потрясений и катастроф, все остальное - в руках Императора и судьбы. Со Стефании Лары никто не снимал ее долгов по текущим оперативным делам, но дело "Гром", в выжимках, всегда лежало у нее на столе, а полностью – уже занимало целый шкаф и распухало с каждым месяцем, с каждым годом. Да, интересное дело, ничего уж такого особенно угрожающего, а все же червячок тревоги живет в ее душе...
До брянских лесов старик добрался поздней осенью, когда пожухлые листья, сбитые холодными дождями на землю, уже почернели и успели окаменеть под заморозками, но все еще томились скукой в ожидании первого снега, который, наконец, избавит их от созерцания пустых деревьев и унылого неба. Там, в лесах, ему посчастливилось разыскать скит кришнаитов, несгибаемых сектантов, сохранивших свои заблуждения в первозданной чистоте. Было их немного - два десятка пожилых людей, преимущественно женщин, две молодых девахи, один мужчина лет тридцати, четверо детей, от восьми до пятнадцати лет. Из животных - стадо коз, которых есть было нельзя, а доить можно. Почему так - старик решительно не мог понять, хотя ему и объясняли. Здесь было безопасно: кришнаиты ни разу не сделали попытки убить его, или хотя бы ограбить и он прожил с ними до весны. Он подозревал, что они предпочли бы
умереть от недоедания в эту лютую зиму, но ни словом, ни жестом не намекнули бы о том, что он для них - лишний рот. Однако у старика было достаточно денег, чтобы с лихвой покрыть их издержки, и он не скупился. Кришнаиты знали толк в покупках, и одна из монашек, помоложе, переодевалась в мирское и раз в неделю ходила до самого Брянска за продуктами и лекарствами. Старик понимал жизнь и приличия, без колебаний тряс мошной, и зиму прожили сносно. А в мае, когда зелень раньше обычного заполнила собою простреливаемое и просматриваемое пространство, старик ушел от них, не прощаясь и не сожалея, - да и о нем никто не сожалел.
Душен был июль и дождлив. Сердце щемило у старика - постоянно, разве что вечером поменьше, а утром и ночью - побольше, легкие горели липким кашлем; только и хорошего, что кости не зябли. Ноги в суставах скрипели, как несмазанные, а все же позволяли ему проходить каждый день по пятнадцать километров.
Шел он без карты, по приметам, которые помнил еще с позапрошлого века, по инструкциям, полученным когда-то от сатанистов, по собственному чутью, все
подсказывало ему - правильно идет.
Точного "адреса" конечно же, не было, но старик решил обойти все перспективные места, стараясь держаться опушек и больших полян. Так и получилось: поздним вечером, когда уже и дышится чуть легче, когда комары и мошка не вошли еще в полный вкус, а глаза нежити в чащобе уже утрачивают робость и наливаются голодом, старик вышел на поляну.
– Кого там Сатана принес?
– Божьего странника...
Посреди поляны стояла здоровенная квадратная изба, со стенами из ошкуренных бревен такой толщины, что они казались бутафорскими, словно накачанные резиновые баллоны, но старик помнил, что это было натуральное дерево, мореный дуб. Фундамента под бревнами не было никакого, а почему так - старик тоже знал. Он вновь поднял клюку и ткнул ее в ставень.