Одна крошечная ложь
Шрифт:
И, разумеется, это время идеально подходит для засады.
— Что у тебя там, Айриш?
Появляется рука и выхватывает список лекций, зажатый между моей грудью и книгами. Я резко вздыхаю, а по телу пробегает дрожь, когда его палец касается моей ключицы.
— Ничего, — бормочу я и не утруждаю себя еще какими-либо словами. Это бессмысленно.
Он уже внимательно просматривает список моих лекций и при этом, погрузившись в мысли, жует нижнюю, очень полную губу. Так что вздохнув, я молча жду, воспользовавшись возможностью подметить то, что не смогла из-за темноты и своего нетрезвого состояния. Или своей
— Айриш?
— М?
Вырываюсь из мыслей и обнаруживаю, что Эштон с ухмылкой смотрит на меня, намекая, что он что-то сказал, а я пропустила его слова, потому что была слишком занята его разглядыванием.
Я и пропустила. Потому что разглядывала.
Я откашливаюсь. Уши пылают, как и все лицо. Хочется спросить, почему он так меня называет, но все, что я могу выдавить:
— Извини?
К счастью, он не начинает меня дразнить.
— Как татуировка? — спрашивает он, медленно поместив листок на то же место, откуда его взял.
Пальцем он снова задевает мою ключицу. От прикосновения Эштона тело снова напрягается, и по нему пробегает дрожь.
— О…отлично.
Я сглатываю, прижав учебники ближе к груди, и отвожу взгляд в направлении своего общежития. Смотрю на группы студентов, кружащих вокруг. Да на что угодно, лишь бы не смотреть на живое напоминание о моей скандальной ночи.
— Правда? Потому что моя меня чертовски допекает.
— Она действительно немного зудит, — признаю я, взглянув на Эштона, губы которого растягиваются в широкой усмешке, показав ямочки на щеках.
Его ямочки глубже, чем у Трента. Настолько глубокие, что у меня сбивается дыхание. Настолько глубокие, что я вспоминаю, как любовалась ими, находясь в пьяном ступоре. Очень даже уверена, что в одну из них тыкала пальцем. И, возможно, даже языком.
— По крайней мере, у тебя зудит спина, — говорит он с застенчивым видом.
Его кожа сильно загорелая, поэтому сложно утверждать, но я уверена, что щеки у него немного краснеют.
Сдержаться не получается, и у меня вырывается смешок. Он присоединяется, тихо хохотнув. А потом меня поражает воспоминание: мы стоим лицом друг к другу и смеемся. Только в этом случае мои пальцы держат его за волосы на затылке, а он языком играет с мочкой моего уха. Мой смех резко обрывается, и я прикусываю нижнюю губу.
— Из всех возможных глупостей, — бормочет Эштон, покачав головой. — Во всяком случае, она маленькая.
Я все еще пытаюсь прогнать из мыслей предыдущий образ, когда слышу, как без задней мысли с ним соглашаюсь.
— Ага, едва смогла ее разобрать, пока не наклонилась…
Сердце уходит в пятки, ударив землю как мешок с камнями, а вместе с ним от лица отливает вся кровь. Я сказала это вслух? Нет. Я бы этого не сделала.
Судя по огоньку в его глазах, я без сомнений понимаю, что все-таки сказала. Наверное, меня сейчас стошнит.
— Это…я не…мне правда надо идти.
Я начинаю его обходить, когда по спине сбегает струйка пота.
Шагнув вместе со
— У тебя много научных дисциплин.
План бегства разрушен. Что он делает? Зачем он со мной болтает? Надеется на повторение? Хотела бы я этого?
Я скольжу взглядом по его фигуре. Да, признаю. Он красив. Как заметила Рейган, он, возможно, самый сексуальный парень кампуса. Здесь я уже четыре дня. Мне нечем подкрепить свое мнение, но, тем не менее, я уверена, что это правда. И за последние дни в памяти всплыло слишком много вгоняющих в краску воспоминаний, чтобы пытаться отрицать полученное мною от той ночи удовольствие.
Но…нет, я не хочу повторения. В смысле, когда я на него смотрю, неправильно все, что я вижу. Он даже не похож на студента Принстона. Нельзя сказать, что учащиеся Принстона отвечают каким-то специальным критериям. Определенного типа нет. Из того, что я видела, студенты удивительно различны, и никто не отвечает стереотипу из фильмов восьмидесятых годов об избалованном студенте в джемпере с рубашкой.
Но Эштон не вписывается в мое представление о Принстоне. Не знаю, то ли дело в его потертых джинсах, которые сидят немного низковато на бедрах, или тонкой серой рубашке с закатанными до локтя рукавами, или татуировке, обвивающей внутреннюю сторону предплечья, или потрепанном кожаном браслете на запястье…не знаю.
— Айриш?
Я слышу, как он зовет меня по имени. «Тьфу!» Не по моему имени. По имени, которым меня называет он. Судя по кривой ухмылке на его полных губах, Эштон снова поймал меня за разглядыванием и этим наслаждается.
Я откашливаюсь и отрывисто выдавливаю:
— Ага. Все научные. Кроме одной.
Английская литература. Эта дисциплина непрактична и бесполезна для медицинского образования, но она удовлетворит «предложение» доктора Штейнера выбрать один курс из списка, который бы иначе сразу же пропустила.
— Попробую угадать. Подготовительный медицинский?
Я киваю, улыбаясь.
— Педиатрия. Онкологическая специализация.
В отличие от многих студентов, которые не могли понять, что делать со своей жизнью, я определилась в тот день, когда от лейкемии умерла моя подруга Сара Доусон. Мне было девять. Решение я приняла достаточно легко. Я плакала и спрашивала у отца, чем бы могла помочь. Нежно улыбнувшись, он успокоил меня, что я ничем не могла помочь Саре, но подавала достаточно надежд, чтобы, когда вырасту, стать доктором и помогать другим детям. Спасение детских жизней звучало благородно. Цель, в которой я с тех пор ни разу не засомневалась и от которой никогда не отклонялась.
Хотя теперь, когда я бросаю взгляд на нахмурившегося Эштона, можно подумать, что я назвала своей мечтой работу в канализации. Возникает пауза, после чего он полностью меняет тему разговора.
— Послушай, насчет субботней ночи…Можем мы просто притвориться, что ничего не было? — спрашивает он, сунув руки в карманы.
Мысленно я проигрываю его слова, и на секунду у меня отвисает челюсть. Слова, которые я повторяла снова и снова на протяжении последних трех дней. Могла ли я? С радостью. Было бы проще, если бы можно было просто нажать кнопочку «Удалить» и все изображения, которые продолжали появляться в моей голове, отчего я неожиданно краснела и теряла внимание, просто исчезли.