Одна кровь на двоих
Шрифт:
Труба стала расширяться на другом конце, и звезды, летящие быстрее черных стен, сливались на выходе огромным раструбом в одно серебристое свечение.
И оттуда, из сверкающего раструба, ее позвал голос:
— Иди сюда-а-а...
Паутиновые нити окутали все тело, она уже не могла шевелиться и полетела туда, к серебристому выходу, на голос...
— Машка!! — услышала она за спиной.
Этот голос был очень знакомый, родной, но
еле слышный, она не могла вспомнить чей, а вспомнить надо обязательно!
— Машка! — немного громче, как будто догонял, позвал кто-то сзади.
Она попробовала оглянуться, пошевелиться, несколько ниточек лопнули от ее движения и повисли.
— Иди сюда-а-а... — тягучим шепотом приказало серебро.
И Машка летела на голос в серебряный раструб.
— Вернись немедленно!! Слушай меня! Иди ко мне!! — громко приказали сзади.
«Мне нужно туда, я не могу к тебе, мне туда, в серебряный выход...» — хотелось объяснить ей тому, кто звал.
И она стала медленно поворачиваться назад, чтобы сказать, паутинки лопались от ее усилий и повисали бахромой, но на их месте заплетались новые.
Сейчас она повернется! Сейчас! И посмотрит, кто ее догоняет, и скажет, что не может.
Откуда-то она знала, что это очень важно — сказать!
— Сюда-а-а... — приказывало серебро.
Ей удалось повернуться боком, и она увидела Диму. Собрав силенки, Машка стала открывать рот, разрывая паутину.
— Дима, ты пришел попрощаться?
Ей хотелось высвободить руку и погладить его по лицу, прощаясь. Он что-то говорил, она не слышала — тянула руку из плена.
— Ты мне нужна! Здесь! Немедленно вернись! — Почему-то он очень злился и щурил золотые глаза, словно дрался с кем-то.
«Я ведь ничего такого не сделала!» — хотелось ей сказать.
Он протянул руку и дернул ее за волосы, у нее мотнулась голова, и нитки на лице порвались.
— Маша! Немедленно иди ко мне!! — Он придвинулся близко-близко, смотрел прямо ей в глаза. — Слушай только меня! Давай! Ты сможешь! — И снова дернул за волосы.
— Иди сюда-а-а... — позвало серебро, но тише, чем прежде.
«Но он же говорит: «Сюда», — возразила она Диме.
— Никого больше! — приказал Дима.
Ей хотелось к Диме.
Паутины тянули, голос звал: «Сюда...»
«Я хочу к Диме!» — возразила Машка голосу и медленно повернулась к серебряному раструбу спиной.
Нитки полопались одна за одной, отпустили ее и пропали в трубе. И сразу стало очень больно — везде-везде. Больно и жарко.
Ей надо отдохнуть.
И кто-то укачивал ее на руках и шептал что-то на ухо.
И это были в этот момент одни на всем белом свете правильные руки и один на всем белом свете правильный голос, который прогнал черную трубу.
— О боже! Зачем я об этом вспомнила.! — расстроилась
Она быстрыми глотками допила вино в бокале.
До сих пор боялась еще раз пережить тот бред, помнила, какой животный убивающий ужас испытала тогда. Это сегодня, обладающая знаниями мифологии, мистики, верований, кое-каких тайн и эзотерики древних племен, Мария Владимировна четко понимала, что умирала тогда, находилась в безвременном измерении, в которое вломился за ней Дмитрий Победный, чтобы вернуть.
Как он это сделал? Где взял силы, мужество, знание, что надо делать, в свои восемнадцать лет? И чем освящен он, чтобы вторгаться, не убоявшись, в нелюдские дела?
Усадьба смотрела на нее черным квадратом распахнутого большого витринного окна в мансарде под самой крышей. Маша поежилась — после таких воспоминаний любая чернота неприятна. Ей показалось, что кто-то смотрит из окна на нее.
— Да тьфу на тебя, Мария Владимировна! Что ты выдумываешь! — отчитала она себя.
Но сбежала от черного окна и от себя. Быстренько поднялась с кресла, вошла в номер, по-включала весь имеющийся свет и чайник заодно.
— Чайку! — бодрилась громким голосом Мария Владимировна.
Она смотрела на всплывший вздувшимся пузырем и покачивающийся на поверхности кипятка чайный пакетик в кружке и улыбалась.
Ей было шестнадцать. Целых четыре года она не видела предмет своего обожания — Диму Победного.
Ну, конечно, она приезжала к бабушке летом, но только на половину сезона, другую половину проводила на археологических раскопках.
И ни разочка за три лета с ним не виделась! У Димы была своя жизнь — с курсантскими летними практиками, туристическими походами по стране, байдарочными сплавами по рекам.
Машке лето было не в лето, море не в'море, друзья не интересны, а жизнь плохая! Она грустила, по миллиону раз уточняла у Диминых родителей, когда он приедет, и печально возвращалась в Москву.
Но тем летом ее шестнадцатилетия они увиделись.
Всего один раз.
За последние полтора года Машка изменилась кардинально, превратилась по всем правилам развития из угловатого подростка, девочки-щепочки, в юную красавицу при «хфыгуре».
Папа так шутил:
— Ты теперь, Машка, барышня при хфыгуре!
Все это она знала и сама себе нравилась, носила каблучки, коротенькие юбочки, подкрашивала глазки, училась томным движением руки откидывать назад волосы.
И готовилась к исторической встрече, ни на граммульку не сомневаясь, что поразит Диму!
Поразит, он в нее влюбится... и далее по сценарию счастливой принцессы с известным счастливым исходом событий.
И поразила!
Первое, что она спросила у встречающей ее на перроне бабушки, когда сошла с поезда:
— Дима здесь?