Одна лента на троих
Шрифт:
– Я так соскучилась по тебе, любимый, – шептала прерывисто и горячо прямо ему в рот.
– Фэй Цзиньхуа…
Мне хотелось кричать о том, как я его любила, о том, как боготворила и превозносила. Не слушая больше протестов и слов, прильнула в мягком поцелуе, уже совсем не невинном по сравнению с тем, которые были у нас сотни лет назад, когда мы только обменялись лентами и поклялись перед старейшинами идти по пути совершенствования рука об руку, пока чёрные одежды не заберут нас в новый мир. Я подобно большой кошке, льнула ближе, притиралась всем телом и старалась стать с ним одним целым, чтобы даже сантиметра не осталось между нашими телами,
Я зажмурилась от долгожданного наслаждения, зная, что столь невинного прикосновения достаточно для того, чтобы превратить идеального и холодного лотоса в огненный шторм. Чтобы его дыхание сбилось, уши полыхнули прекрасным алым стыдливым румянцем, а глаза заволокло тёмным желанием. Пропитывая всё вокруг наслаждением и разнося в щепки стену самоконтроля с огромным количеством высеченных на ней правил. Превращая в пыль напускную отчуждённость и холодность, выпуская на свободу почти первобытную в своей неистовости похоть, вперемежку с головокружительной и бесконечной нежностью, утягивающей на дно страстей. Однако на этот раз выдержка моего возлюбленного оказалась куда крепче. И не скажешь, что вернулся с культивации, перемещая по телу энергию Ян, и нуждался в моей Инь.
Муж всё же сипло выдохнул, но будто бы изумлённо и протестующе. Он ещё пытался отстраниться от меня и вновь превратиться в каменное изваяние, с черенком в заднице, которое могло лишь хлопать глазами и презрительно смотреть с высоты своего роста. Но я не просто так провела с ним сотни лет культивирования и совместного совершенствования, кольцо нежных рук на его шее сжалось сильнее, чтобы почти задушить своим жаром и близостью, чтобы никуда и никогда больше не отпускать в этот страшный и безумный мир. Ведь даже мне, Императрице вечного пламени, с трудом удавалось выживать, что уж говорить про моего возлюбленного, чью красоту и невинность сравнивали лишь с прекрасными цветами.
Он всегда и во всём уступал старшему брату и оттого дико бесился, а я могла лишь жаться к его боку и успокаивать. Ведь ни каждому дано родиться с мифической кровью или духовным корнем бонсая седьмой ступени. Сердце загнанной в ловушку птичкой гулко колотится о костяную клетку рёбер и норовило пробить её, дабы вырваться из плена, заставляя другое в похожей темнице тоже зайтись сбивчивым и заполошным стуком, стремясь воссоединиться на воле. Я довольно улыбнулась, почувствовав, как гэгэ на несколько мгновений ухватился за мою чжундань, сминая её в кулаках. В порыве то ли разорвать ненужную тряпку, то ли оттолкнуть от себя, но ничего из этого не сделал, лишь безвольно уронил подрагивающие руки вдоль тела, запутывая пальцы в моей ленте, которая послушно поддалась и заструилась вниз по шее.
Я была неприятно удивлена такому поведению возлюбленного, но сдаваться не собиралась: ему могло прийти в голову какая-нибудь ерунда, и оттого, весь мир должен был перевернуться три раза и превратиться в пепел. Мои зубы чувствительно сомкнулись на тонкой полоске губ, принимаясь терзать плоть, ловя, наконец едва заметный трепетный отклик и тихий стон. Языком собирала открывшуюся мне жасминовую сладость со странными нотками юзу. Но поспешила выкинуть эти мысли куда подальше и едва сама не простонала от разочарования, когда чужой рот исчез за строгой преградой нескольких чи.
Тот неожиданно дёрнулся в моих руках и пытался выпутаться из объятий. На этот раз его действия оказались решительнее, но тут же всё прекращается, когда мои пальцы, мягко, игриво, практически не давя, тянут
– Гэгэ, что это с тобой? – я обеспокоенно протянула руку и коснулась пальцами знакомых и родных скул. – Отчего же ты не поцелуешь меня, как всегда, и не ласкаешь до беспамятства, как обычно? Почему, дожидаясь тебя одинокой ночью, я не ведала тепла рук твоих? Или ты так по мне соскучился, что боишься не сдержаться и сделать мне больно? А, дорогой гэгэ? Так не переживай, моя кровь всё стерпит. Ты же знаешь, феникса нельзя убить, он птица гордая, и пламя его крови будет жить в своём носителе вечно. Так что же ты медлишь?
– Нет… – почти умоляюще прошептал мой муж. – Фэй Цзиньхуа, нет.
– У Юйлунь… – в бессильной злобе выдохнула я и медленно потянула на себя завязки его ханьфу. – Прекрати, мы столько лет вместе, а ты опять вспомнил эти идиотские правила клана У! Ну в самом деле, не фарфоровая, я, не развалюсь!
– Нет! – как-то резко и нервно выдохнул тот, пытаясь не допустить того, чтобы я расправилась с его одеждами.
– Что «нет»? – возмущённо звучал мой голос в нашей с ним спальни, которая столько лет служила мне домом. – Тебе плохо, ты устал, ты не хочешь? Ты ранен? У Юйлун? Да ответь ты мне хоть что-нибудь!
– Нет… – сдавленно ответили мне. – Не У Джен…
Мысли лениво перетекали в голове, обрабатывая поступившую информацию, и когда она сформировалась в голове, я так резко отдёрнула руку, будто ткань одежд обжигала пальцы. Вот только шёлковый пояс, не единожды оплетённый вокруг пальцев, чтобы сдёрнуть мешающийся ханьфу, уцепился, с шелестом распустил узел и позволил верхним одеждам распахнуться. Хмель мгновенно выветрился из моей многострадальной головы, и вмиг горло сдавало от осознания того, что я натворила. Боги всемогущие, я же по привычке, завалилась спать в покои к первому наследнику клана У, в которых прожила бесчисленные дни и даже не подумала о том, что младшей ученице в них делать нечего. Ноги сами принесли меня в знакомую комнату, в которой мы жили с У Юйлунем после того, как его брат стал старейшиной секты У. вот только тот ещё не стал…
Но как же это? Что теперь скажет один из двух лотосов? Как объяснить ему весь тот бред, что несла в пьяном полусне? Почему он тут? Как можно было спутать? Что теперь делать? Как исправить подобное недоразумение? Я вцепилась в свои волосы в священном ужасе, пока едва различимый силуэт напротив, сгорбился в три погибели, поднимая брошенные наземь ленты, переплетённые концами. Я помнила, как впервые позволила себе снять ленту с У Юйлуня, как глаза того налились страхом и ненавистью, несмотря на всю любовь, лелеемую глубоко в душе. Сжавшись в комок и забыв о том, что стояла практически голая перед первым наследником, зажмурилась, на этот раз, ожидая удара. Но минуты текли одна за другой, а удара так и не последовало, только горестный вздох и невесомое прикосновение к моим заледеневшим пальцам, в которые бережно вложили ленту.