Одна ночь и вся жизнь
Шрифт:
Матушка, дама чрезвычайно жесткая и токсичная, воспитывала его одна. Другой вырос бы маменькиным сынком вроде Валерика, но Дарьялов, походу, уже родился с зубами. И все же первый его брак развалился не в последнюю очередь по ее вине. Уж слишком ей хотелось руководить и направлять. Виктория, судя по всему, тоже была достаточно зубатой и в ответ на наезды свекрови активно огрызалась.
– А ты что? – меня грызло любопытство: уж больно не вязался Дарьялов с образом бедолаги, болтающегося между молотом и наковальней.
– Я был на Викиной стороне и маму пытался притормозить. Но это все равно что тормозить пяткой бронепоезд.
– Ни фига себе предъявы!
Моя мама тоже была не подарок, и общалась я с ней больше из чувства долга, нежели по любви и желанию. Но если бы вдруг Дарьялов попытался заставить меня разорвать с ней отношения, был бы уже переборчик.
– Но это не единственная причина. Вика просто бредила Европой, уговаривала меня перебраться куда-нибудь – все равно куда. Помнишь, был какой-то античный перец, который каждую свою речь заканчивал фразой «Карфаген должен быть разрушен»? А Вика без конца гундела, что «пора валить из сраной Рашки». И страшно злилась, что я не хочу, хотя у меня и была такая возможность. В итоге у нас все шло хуже и хуже, она подцепила какого-то датского хрена, подала на развод и уехала к нему. Правда, хрен на ней все равно не женился, но какую-то работу она там нашла. Айтишники – они такие, везде зацепятся.
– А дети?
– А что дети? – Дарьялов пожал плечами.
– Когда детям один родитель льет в голову одно, а другой другое, ничего хорошего из этого не выходит. Они до сих пор не могут решить, кто я: ватник или лицемер.
– И кто ты на самом деле?
– Ватник-лицемер, наверно. Смотря в чем.
– Но ты ведь мог их не отпускать, – во мне включился юрист. – Мать после развода не может увезти детей за границу без разрешения отца.
– Мог, - усмехнулся Дарьялов. – И что? Они остались бы здесь. Или она уехала бы, оставив их мне. И все трое меня дружно ненавидели бы. Оно мне надо было? Так между нами, может, особо горячей любви и нет, но мы вполне мирно общаемся. И как отец с сыновьями, и по-деловому.
Все это не казалось бесспорным, но у меня ведь не было детей, которых отец после развода увез за границу. Поэтому судить я могла лишь отвлеченно, в теории. А лучше вообще не судить, поскольку никакого права на это я не имела.
Братья прилетели вместе, состыковавшись где-то на пересадке, и сняли в гостинице один номер на двоих. Двухкомнатный люкс в «Four Seasons». То ли дела у них шли более чем неплохо, то ли оплатил Дарьялов, но спрашивать я не стала. Вечером накануне юбилея они приехали к нам в гости. С порога я поразилась, насколько оба похожи на отца – одно лицо с поправкой на возраст, только Виктор с бородой.
Ирина Петровна у нас удалась, что называется, ни в мать, ни в отца. Только цветом глаз – светло-серых, прозрачных – напоминала папашу, хотя разрез был совсем другим. Впрочем, если очень хорошо присмотреться, какое-то сходство с ним все-таки проглядывало, особенно когда Иришка хмурилась. Дарьялов утверждал, что она похожа на фото его мамы в таком же возрасте, впрочем, давно утраченное. А вот от меня там не было абсолютно ничего, как будто вообще не участвовала в процессе. Даже обидно.
Вечер прошел… не самым лучшим образом. Нет, предельно корректно, вежливо и с улыбками. Но все чувствовали себя неуютно. Кроме Иришки, разумеется. Она поздоровалась с братьями,
– Наверно, лучше было бы тебе встретиться с ними где-нибудь одному, - сказала я, когда они ушли. – Познакомились бы завтра, на банкете. А так… все не в своей тарелке.
– Наверно, ты права, - Дарьялов со вздохом обнял меня. – Но я хотел, чтобы они увидели Иришку. Мы же не возьмем ее завтра с собой. А в понедельник они уже улетают.
Банкет прошел штатно. Я с кем-то знакомилась, о чем-то разговаривала, кивала, улыбалась. Что-то ела, что-то пила и даже танцевала с юбиляром. Учитывая, что народу в большом зале «Стрельны» собралось человек двести, с Дарьяловыми-младшими я особо не пересекалась, даром что сидели за одним столом. Но парочку не самых доброжелательных взглядов все же поймала.
– Кажется, детям твоим я не слишком нравлюсь, - сказала я, когда мы вернулись домой.
– Не бери в голову, - поморщился Дарьялов.
То, что он не стал отрицать, только подтвердило мои подозрения. Разумеется, никакой драмы я в этом не видела, но все равно было не слишком приятно. Остался мутный осадок.
Понедельник у меня оказался загруженным выше крыши, и домой я пришла даже позже Дарьялова, который ездил в аэропорт провожать сыновей. Мама только что привела Иришку из «группы» - так называли дорогущую развивалку, где учили всему понемножку: читать, считать, рисовать, петь, танцевать, английскому и хорошим манерам. Варвара на кухне готовила ужин. Я заглянула в гостиную и насторожилась, увидев Дарьялова на диване под пледом: такой отдых был ему не свойствен.
– Не заболел? – села рядом, коснулась губами лба – холодного и словно в испарине.
– Все в порядке, Ириш, - ответил он тускло. – Просто устал. Все эти поздравлялки… И бури еще магнитные.
Бури? Неделю назад кто-то смеялся: мол, выдумали себе, чуть что – сразу магнитные бури виноваты.
– Проводил ребят?
– Да. Все нормально. Я полежу до ужина?
– Да, конечно.
Я вышла, убеждая себя, что ничего страшного. Ну правда, устал человек, не железный же. И не мальчик.
За ужином мама о чем-то увлеченно рассказывала, пока не заметила, что псевдозять, как она его называла за глаза, мыслями где-то далеко. Дарьялов рассеянно ковырялся в тарелке, о чем-то глубоко задумавшись, и не сразу среагировал на ее обиженное:
– Петруша, ты меня не слушаешь?
– Слушаю, Вера Ивановна. Вы говорили о повышении коммуналки и о том, что сраные депутаты совсем охренели.
Он был всего на пять лет младше, но обращался к ней исключительно на «вы» и по имени-отчеству. И троллил ее тонко и изящно, а не так жирно, как сейчас. Мама покраснела и пробормотала, что говорила совсем по-другому, а через десять минут засобиралась домой.
– Дарьялов, ты мне не нравишься, - сказала я, едва за ней закрылась дверь. – Давай, колись, что случилось?
– Ира, - он чуть повысил голос, самую капельку, но это был сигнал, что надо срочно прятаться в бомбоубежище. – Сделай одолжение, не трогай меня сегодня, ладно?
Хомяк, уже опытный, отложил это в защечный мешок и отполз на запасные позиции.
Все разъяснилось через несколько дней. То есть он, конечно, открытым текстом ничего не сказал, но все было достаточно прозрачно, и выводы я для себя сделала.